– Думайте обо мне плохо
мне это начинает нравиться
по крайней мере не надо
льстить
думать что говорить
о ком
как говорить
как есть
сколько пить
с кем спать
до скольки
думайте обо мне плохо
я буду жить именно так
пока вы умираете от тоски.

– Спасибо за стихи, очень кстати, чье это? – ответили ее пальцы.

– Не мои. Нашла в одном паблике. Как у тебя дела?

– Нормально.

– А что пальцы дрожат?

– В смысле?

– Буквы пропускаешь.

– Ах да, так получилось. Если честно… Я только что из ада.

– Черт, я тоже хотела бы там побывать. Что случилось, Фортуна?

– Завтра расскажу в универе, долго писать и больно.

– Больно?

– Как вспомню, будто кожу с себя снимаю.

– Хорошо, до завтра.

* * *

Фортуна позвонила в разгар занятий с новичками, которых я вел за собой уверенно и спокойно, которых я должен был вырастить до состояния вечного успеха. У телефона был выключен звук, и он нервно вибрировал в кармане моих штанов, будто электробритва, которая неожиданно включилась, чтобы сделать мне интимную стрижку. Я знал, что это Фортуна. Только ей мог бы сейчас в этом довериться. Я оставил группу, дав задание капитанам, и вышел в холл.

– Сматываем удочки? – встревоженно прокралась Фортуна через трубку в мое ухо.

– Какие удочки? Ты можешь говорить нормально?

– Нет.

– Ты не одна? – представил я, как над ней стоят Лара и Антонио и диктуют ей глазами текст, который у нее извилина не повернулась выучить наизусть.

– Да. Мы больше не сможем встречаться, – ударила меня током ее фраза.

– Почему?

– Не задавай глупых вопросов. Ты сам все прекрасно знаешь. Мы слишком разные.

– Разве этого мало? – попытался шуткой смягчить я ее тон.

– Мало, чтобы строить на этом отношения. Вместе у нас нет будущего, – не поддержала она меня, произнося казенные, навязанные родителями слова, – к тому же родители все знают.

Я ясно осознал, что в этом момент со мной разговаривали Лара с Антонио голосом Фортуны.

– Они рядом стоят?

– Если бы, они висят на моем горле мертвой хваткой.

– Давай я тебе позже перезвоню, после занятий.

– Умоляю тебя, не надо, – сорвалась на плач Фортуна. – Не звони мне больше!

– Хорошо, только с одним условием!

– С каким?

– Ты позвонишь мне сама, – пытался я не терять духа.

– Нет.

После этого слова в холле сразу стало сыро и неуютно. Голос Фортуны зачмокал, слова слиплись в одно тяжелое рыдание. Она повесила трубку. Машинально я сразу перезвонил. Абонент вышел из зоны моего сострадания. Мое «Я» съежилось в стенах большого помещения, оттого что я не мог ничем помочь. Я почувствовал себя путником в ночи, который потерял на небе ту самую звезду, что должна была указать ему единственно правильный путь к счастью. Я знал, что рано или поздно это должно было случиться, поскольку от нас с Фортуной так сильно несло любовью, что Лара, как мать, должна была почуять это. Чувствами несло от нас, от обоих, нас стало слишком двое на счастьем выстеленной дороге. И до этого звонка меня ничто не пугало, точнее, до этого молчания. Гораздо хуже чувствуешь себя, когда не можешь дозвониться, нежели когда не звонят тебе. Ее голос нужен был мне, словно ремонтная мастерская моему авто, который столкнулся с трудностями на полном ходу и теперь стоял разбитый на обочине.

* * *

– Любовь может быть только в пятницу, в субботу – нет, – комментировала София в телефон, собирая с пола артефакты вчерашней страсти и медленно натягивая на себя: трусики, колготки, бюстгальтер, – суббота – день наведения порядка, но ведь и о голове не следует забывать, – наконец, с трудом выросла та из кофточки.

– Мужчина спит, а ты уже делаешь генеральную уборку в голове и в квартире, – понимающе ответила Лара. – Как у тебя в целом?