– Дорогой Портос, – обратился к рослому мушкетеру один из присутствующих, – не та ли дама в шляпке с вуалью, с которой я встретил тебя на днях, преподнесла тебе эту перевязь?

– О, нет, клянусь честью, – невозмутимо ответил тот, кого назвали Портосом. – Я купил ее на деньги, полученные от родителей. Уплатил целых двенадцать пистолей! Да вот и Арамис может засвидетельствовать это.

Мушкетер по имени Арамис, молодой человек лет двадцати трех, был полной противоположностью своему товарищу. Арамис был красив – но не той мужественной красотой, которая бросала, видимо, в жар даму под вуалью и других многочисленных поклонниц Портоса. У Арамиса была бархатистая, как персик, кожа, черные агатовые глаза, тонкая линия усов над верхней губой, ровные зубы и нежный румянец на щеках. Он, в отличие от Портоса, в основном молчал, только бесшумно смеялся удачным шуткам и часто кланялся. Вот и на замечание Портоса Арамис лишь наклонил голову, однако же его молчаливое свидетельство подействовало на слушателей красноречивее всяких слов. Видимо, слово Арамиса много значило для товарищей по полку, отметил про себя д’Артаньян.

Разговор зашел о некоем господине Рошфоре, преданнейшем слуге кардинала, причем мушкетеры не раз при этом обращались к Арамису с просьбой пояснить те или иные моменты, касавшиеся биографии пресловутого Рошфора, шпиона и висельника, по мнению Портоса.

– Вы же обещали нам разгадку его тайны, Арамис! – воскликнул Портос. – Эх, попадись мне этот Рошфор, я бы его проучил!

– А вас бы проучил Красный Герцог! – парировал Арамис.

Окружающие захохотали. Под Красным Герцогом Арамис подразумевал Ришелье, имея в виду подчас неоправданную жестокость кардинала по отношению к своим противникам. В красных плащах в те времена ходили палачи.

– Браво! Жаль, что вы не стали аббатом, мой милый Арамис! – захлопал в ладоши Портос. – Какой очаровательный и остроумный служитель церкви получился бы из вас!

– Вы ведь знаете, что я только временно мушкетер, – смиренно опустив глаза, проговорил Арамис. – Я продолжаю изучать богословие и жду не дождусь того дня, когда все же стану аббатом. Однако, пока я мушкетер, я буду говорить то, что мне вздумается, и не позволю никому, кроме Атоса, читать мне нравоучения.

– Не будем ссориться, Арамис, – примирительно проговорил Портос.

– Господин д’Артаньян к господину де Тревилю! – перебил их лакей, выходя в приемную.

В полной тишине, которая сразу воцарилась в приемной, д’Артаньян прошел через комнату. Ему предстояло встретиться лицом к лицу с капитаном королевских мушкетеров и уже не услышать развязки ссоры между Арамисом и Портосом.

Несмотря на то, что с самого утра господину де Тревилю успели испортить настроение (о причине речь пойдет дальше), он принял своего юного земляка с любезной улыбкой. Впрочем, уважаемый капитан мушкетеров сразу дал понять, что ему необходимо вначале разобраться с более неотложными делами.

– Атос! Портос! Арамис! – крикнул господин де Тревиль, подойдя к дверям приемной.

Тотчас на пороге появились два мушкетера, которых д’Артаньян только что видел в приемной. Оба они – и рослый Портос и учтивый Арамис – держались с такой непринужденностью и вместе с тем с такими спокойствием и достоинством, что поневоле вызвали восхищение у слегка оробевшего д’Артаньяна.

– И что же вы намерены сообщить мне, господа, в свое оправдание? – язвительно начал господин де Тревиль. – Мне уже известно – причем, лично от господина кардинала, – что накануне его гвардейцы задержали вас в кабачке на улице Феру! Тысяча чертей! Моих мушкетеров арестовали! Кардинал тоном, исполненным соболезнований, назвал мне ваши имена. Что ж, я, конечно, сам виноват – как мог я выбрать именно вас для службы в полку королевских мушкетеров? Где были мои глаза? Вам, Арамис, действительно больше идет сутана, чем мундир мушкетера! А вы, Портос, наверное, специально обзавелись золотой перевязью, чтобы носить на ней соломенную шпагу! Уж гвардейцы его высокопреосвященства точно не стали бы удирать! Они предпочли бы умереть на месте, чем снести такой позор! Вы даже не можете вовремя явиться по вызову вашего начальника! Где, я вас спрашиваю, Атос?