Дима лишь усмехнулся краем губы. Алик же помялся, как девица.

– За этим ведь тоже ходят, правда?

– И находят, – говорю, – не только что ходят. Матюгов натолкают вам полную шапку, тут вы её и увидите.

– Ну, шеф, – сказал Дима, – это мы тоже умеем.

– Да, на первое время вам и это – утешение. А если по правде – так деньги поманили?

– Шеф, это тоже не лишнее.

– И вообще, интересно же, – Алик сказал, – как её ловят, эту самую селёдочку. Которая так хороша с уксусом и подсолнечным маслом.

И сам же смутился, когда сказал.

– Так. А на берегу – кем работали?

Алик опять помялся, посмотрел на Диму. Тот быстро сказал:

– Шофёрами. На грузовых. Если интересует, можем рассказать при случае. Поговорим, шеф, за карбюратор, за трамблёр.

– Что ты! Мне этого вовек не понять.

Мы потравливали трос из-под лебёдки, смазывали его тавотом от ржавчины. Алика я за ключом послал, – «крокодилом», потом дал его Диме – развинтить чеку.

– А работа как? – я спросил. – Нравилась?

– Не пыльная, – сказал Дима. – Временами наскучивало.

– А в смысле шишей?

– На беленькую хватало. По большим революционным праздникам.

– И по субботам?

– Почему же нет, шеф?

Я засмеялся.

– Нет, – говорю, – по субботам уже не хватало.

Тут и Дима смутился:

– Пардон, шеф. Не понял.

– Потому что шофёрами вы не работали.

– С чего ты взял?

– Ну, это просто. Ты гайку отвинчивал – сначала вправо подал, потом уже влево. Шофёр так не сделает.

– Ну, шеф, это ещё не улика.

– Ладно, – сказал я ему, – не закипайся. Не хочешь говорить – не надо, я у тебя не анкету спрашиваю. И что ты всё – «шеф» да «шеф»? Заладил тоже! Я те не таксишник.

Я ушёл к лебёдке, смотать трос. Они думали – я не слышу.

– Действительно, – Алик ему сказал, – зачем вилять?

– Ну скажи ему, скажи, бродяга. Чей ты родом, откуда ты.

А бог с ними, с дурнями, я подумал, на судне-то разве утаишься. Всё про тебя узнают, рано или поздно.

День на четвёртый, на пятый они помалу освоились, начали разбираться, что к чему. Ещё больше вид делали, что освоились, по глазам было видно – для них это тёмный лес: триста концов извиваются, не знаешь, за какой взяться. И вот слышу – Дима кричит Алику:

– Брось ты эту верёвку, мы одну и ту же койлаем. Вот эту бери, у меня под сапогом.

И берёт Алик эту самую «верёвку», мотает себе на локоть одной левой. А правая у него – в кармане. Я его отозвал и сказал по-тихому:

– Не дай тебе бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живой не останешься.

– А кому какое дело, – спрашивает, – если я одной могу?

– Тем более и двумя сможешь. Надо, чтоб обе были заняты. И Димке это скажи.

– Это интересно!

– Ну, не знаю. А мой вам совет.

Однако не вняли они. А лишней руке кто же на палубе дела не найдёт? Димку, правда, не очень стали гонять, он и послать может, а этот – отзывчивый, рад стараться.

– Алик! – ему кричат. – Ты чо там стоишь, делать тебе не хрена, сбегай к боцману, иглу принеси и прядину.

Алик не стоит, он ждёт, когда ему поводец дадут – закрепить на вантине. Но бежит, приносит иглу и прядину.

– Алик! Иди-ка брезент стащим, я в трюм слазаю.

– Но у меня же тут…

– Без тебя справятся!

Тащит Алик брезент.

– Алик, ты куда делся? Вот это – что за концы висят?

– Не знаю.

– А тебя и поставили, чтобы знать.

Распутался он с поводцами, лоб вытер. Теперь ему бондарь командует:

– Алик! А ну поди сюда – обруча осаживать.

Бочек тридцать он задумал, бондарь, для первой выметки приготовить, и мы ему с Шуркой помогали. Справлялись вполне, салага нам был не нужен. Тут уже я не вытерпел.

– Иди назад, – я сказал Алику. – И стой, где стоишь. Всех командиров не слушай.