Зато после уроков, когда последний представитель моего пятого класса был выставлен за пределы школы, паршивое настроение таки нагнало меня.

«Я убью его», — отправила сообщение Лене.

«Всё настолько плохо?» — ответ не заставил себя ждать.

«Ещё хуже. Он стал абсолютно неуправляемым».

«Может, маме сказать?»

Звучало соблазнительно, но мы это уже проходили.

«Ага, чтобы во всём виноватой опять я осталась? Не нашла подход к мальчику».

На экране замелькала надпись «печатает…», то исчезая, то появляясь. Длилось это долго, как если бы абонент на том конце телефона не знал, что сказать. Наконец-то Лена пообещала:

«Я поговорю с ним».

«Спасибо», — но легче не стало, скорее даже наоборот, где-то там на первый план выбралось чувство вины и пронзительное: «Ты только и делаешь, что сваливаешь».

Из раздумий меня вывела Ксюша, вдруг материализовавшаяся в моём кабинете.

— Светольна, тут про вас страшные слухи ходят! — выпалила она, улыбаясь.

Приход Казанцевой, ой, то есть Савицкой, всегда воспринимался как праздник. Ксюшка, глубоко засевшая в декрете, была похожа на солнышко, и если честно, то в последнее время мне сильно не хватало её оптимизма и светлого взгляда на будущее.

— Каюсь, — выставила перед собой ладошки, — виновата…

— Серьёзно, — изогнула приятельница бровь, — ты увольняешься из школы?

— Пока только написала заявление о том, чтобы меня не комплектовали на следующий год.

— Считай, это одно и тоже.

Неопределённо повела плечом.

— Посмотрим.

Англичанка в душе и по призванию вздохнула и подошла ко мне почти вплотную, после чего взяла и… обняла.

— Светка, мне тебя так будет не хватать.

— Ты сначала из декрета выйди, — закатила я глаза. — А, мать-героиня?

— Это Савицкий, — отмахнулась она, — и его характер неугомонный.

Коллега была счастливой обладательницей троих детей и одного строптивого мужа. Я невольно прыснула:

— Мне кажется, что в этом вопросе ты могла бы с ним посоревноваться.

— Могла бы. Но поверь, я бы лучше шесть уроков отвела, чем ещё пару лет в декрете.

Я натянуто улыбнулась, вдруг подумав, что мне тоже, наверное, будет не хватать «шесть уроков подряд», после чего тут же окрестила себя идиоткой.

Ксюшкин телефон пиликнул, она тут же ткнула на сообщение и из динамика разнёсся пронзительный детский вопль и недовольное мужское ворчание:

— Савицкая, клянусь, ещё десять минут — и ты станешь вдовой.

Она закатила глаза, но накинула ремешок своей сумочки на плечо и медленно отступила в сторону выхода:

— Ладно, побежала я спасать благоверного, а то у Кирюхи зубы режутся. А ты не пропадай, заходи в гости.

— Угу, — из вежливости пообещала я, но бывшая Казанцева вдруг зацепилась за эту идею:

— Слушай, точно. А приходи на Первомай к нам! У нас шашлыки будут. Посидим, поболтаем.

— У меня репетиторство.

— Да ладно тебе! Праздник же! Мы в кои-то веки в деревню не уезжаем. Поэтому жду, в семь!

И уже не дожидаясь моего ответа, таки выскочила в коридор, на что я лишь покачала головой.

***

Ксюшкин муж, Паша, был смешным. Не нелепым, не странным, а именно смешным. Мне нравилось наблюдать за их семейными перепалками, видимо, оба испытывали потребность всё время подначивать и подкалывать друг друга, словно говоря: смотри я здесь, а ты со мной? Я смотрела, наслаждалась и… завидовала.

Шашлыки жарили во дворе их частного дома. Паша, одетый в яркую гавайскую рубашку, вальяжно потягивал пиво из стеклянной бутылки, при этом успевая свободной рукой крутить шампуры на мангале, краем глаза приглядывать за трёхлетним сыном, который без устали носился по огороду за большим рыжим котом, и периодически отпускать замечания из серии: