– Ты поставляешь свинец и медь на гончарню? – спросил я.

– Я, – сказал Крот. – И окалину они берут.

– Не задаром, конечно, – сказал я.

Крот пожал плечами. Конечно же он брал с колхоза и за окалину. Хотя кузня числилась за колхозом, как и гончарный заводик, Крот, пользуясь положением единственного кузнеца, не упустил бы своего. У таких полушка в щели не заваляется.

– Из пуль свинец льешь? – спросил я. – Медь – из поясков?

Он кивнул. Из кузни доносились хрип и взвизгивание работающих мехов.

– Не раздувай, не раздувай зря, дура! – крикнул Крот, приоткрыв дверь. И сердито повернулся ко мне: – Еще чего?

– Где ты все это берешь?

– А кому какое дело? – спросил он, переминаясь с ноги на ногу.

– Есть дело!

– «Ястребки» у нас долго не держатся, – сказал кузнец. – Я бы, Капелюх, на твоем месте отказался от этой работы. Паек маленький, а риск большой. Можно посунуться, как собака с соломы.

Он хотел разозлить меня, чтоб я взвился, а он бы наблюдал из-за своего брезентового щита. Ведь я был тем мальчишкой, который со всех ног убегал с Панского пепелища, завидев прожженный фартук. И отчего это в книгах кузнецы всегда благородные люди? Наверно, писателям кажется, что если человек силен и стучит молотом по наковальне, то он правильный человек, а вот кладбищенский сторож или парикмахер – это копеечник. Наверно, существует обманная красота профессий. У нас в дивизии повар был – честнейший и бескорыстнейший парень, бездомному цуцику наливал гуще, чем себе, а все ребята под конец раздачи заглядывали в котел, чтобы обнаружить на дне лучшие куски мяса, потому что повару положено скрывать привар для себя и для начальства.

– Слушай, Крот, – сказал я. – Я смогу тебе много неприятностей сделать. Ты мне поверь!

То, что он старался разозлить меня, настораживало.

Крот присматривался ко мне. Да, это я драпал с пепелища, но с тех пор прошло много времени, а главное, два с половиной последних года я провел на передовой, у Дубова. «Языки», которых мы притаскивали с той стороны, понимали Дубова без слов. Перед ним они почему-то всегда изливали душу, стоило ему только посмотреть. Увы, таких высот я не достиг. Но кое-чему научился. И теперь Крот размышлял.

– Пользоваться военным добром не запрещено, – сказал он. – Все равно сгниет.

– Откуда таскаешь?

– Мне таскать некогда.

– Кто же тогда? И откуда?

Он замялся.

– Отвечай!

– Гнат таскает…

– Брось брехать!

– Собаки брешут!.. Гнат, говорю… Я его научил. Чего тут сложного? Тут и кого хочешь выучишь.

Вот в чем было дело. Крот догадался, какую выгоду можно извлечь из деревенского дурачка. Гнат не понимал риска. Ему, наверно, даже нравилось отбивать зубилом желтые ободки со снарядных чушек. Он отыскивал снаряды с азартом, как грибник отыскивает боровики. Кусок хлеба или пара луковиц казались ему царским вознаграждением.

– И много надо для завода меди?

– Да нет… Може, фунта четыре в день.

Это значило, что Гнат отбивал ободки с полусотни снарядов. Взрывателей он, конечно, не отвинчивал. Действительно, дуракам – счастье.

– Пули он тоже приносит?

– Приносит. На глазуровку идет по десяти фунтов свинца.

Он становился разговорчивее, Крот: опасался, что я могу отобрать у него Гната. Конечно же дурачок приносил ему большой доход.

– Куда ходит Гнат? – спросил я.

– Мое какое дело, – кузнец пожал плечами.

– Куда он ходит?

– Думаю, в УР ходит, – сказал кузнец, подумав.

– Не боится?

– Чего ему бояться?

Итак, я узнал, кто регулярно бывает в УРе, но красивый план, что созрел, когда я шел к Кроту, рухнул. Конечно же, конечно же в УР без опаски может ходить лишь тот, кого бандиты хорошо знают… И – Гнат! Нет ничего удивительного, что нынешние временные хозяева УРа не трогают этого человека, он для них не опасен. Он не сможет никому объяснить, где был и кого видел. Сознание Гната как разбитое и распавшееся зеркало, оно отражает мир по частям, а вместе уже ничего не сложишь. Он смеется, когда впору плакать. Он вообще все время весел. Быть может, он живет в комнате смеха. До войны, вспомнилось, Гнат рассказывал односельчанам, как пьют пиво в Москве. Больше всего – после метро, конечно, – его поразил электрический насос, который разливает пиво в кружки. «Пш, пш, пш!» – говорил Гнат, показывал пальцем, как льется струя, и непрерывно смеялся. Он запрокидывал голову и, шевеля кадыком, пил воображаемое пиво. Глухарчане любили послушать Гната. В село редко приезжала кинопередвижка, скучно было.