Не изменил он своё не очень-то форматное для СССР имя и после чуть ли не трагического, мерзостного случая, который врезался ему в память, пожалуй, на всю оставшуюся послевоенную жизнь. Произошло это в конце 1944 года в румынских Карпатах после очередного рейда в тыл врага. Несколько суток он вместе со своими бойцами ползал на животе по лесистой горной крутизне, высматривая расположение немецких постов, пулемётных точек и места сосредоточения военной техники. Всё увиденное Лазарь Моисеевич наносил на топографическую карту, помечая там только ему известными значками добытые разведданные. Когда вернулись из рейда, то, уставший, промокший и продрогший, он решил час-другой вздремнуть, чтобы потом обобщить и оформить добытую информацию. На это требовалось не менее двух часов.

Когда же он ввалился в приютившийся на горном уступе блиндаж, его взору представилась удручающая картина. За самодельным дощатым столом неритмично раскачивался голый до пояса командир роты Гущин. Вдрызг пьяный капитан безуспешно пытался налить в кружку остатки спирта из уже пустой фляги. Взводного удивило не столько состояние пьяного в стельку капитана, сколько его опухшее от слёз, небритое лицо. Ведь Гущин был не из робкого десятка: сотни раз он поднимал свою роту в атаку, и вышибить слезу у него казалось невозможным. Рядом с капитаном за столом сидела, тоже вся в слезах, белокурая связистка Клава. Вся рота знала, что их командир не просто спит с ней, а собирается при ближайшем переформировании в тылу жениться на этой писаной красавице из Воронежа. Увидев Лазаря, она быстро вытерла слёзы и скороговоркой, словно боясь запутаться, рассказала, что комроты получил письмо от матери с Урала. Там случилась трагедия: на заводе, где работал его младший брат, взорвалась ёмкость с каким-то химическим веществом, и 15-летний такелажник Толя Гущин погиб на месте.

– Ну почему он, а не я, – надрывно орал капитан, – я тут на фронте – живой, а ребёнок в тылу – уже в могиле.

Надо же тому случиться, что в это время в блиндаж вошёл командир полка подполковник Драгунов с ещё несколькими офицерами. Не заметив в полумраке одурманенное неразведённым спиртом состояние своего ротного, комполка хлёстко отчеканил:

– На завтра назначено наступление нашей дивизии. Основные силы пойдут по долине, которую контролирует твоя рота. Через час я должен иметь подробный рапорт о расположении немецких сил, их количестве в этом месте и топокарту с огневыми точками.

В ответ на приказ подполковника Гущин невнятно пробормотал какую-то хмельную абракадабру. Приблизившись вплотную к нему, Драгунов тут же учуял резкий запах спиртного перегара.

– Что же ты, паршивец, позволяешь себе в боевой обстановке? – на одном дыхании резко выпалил он, – ты же, гад ползучий, немедленно у меня под трибунал пойдёшь!

– Никуда он не пойдёт, – грозно выкрикнул выдвинувшийся из-за спины командира полка замполит Рыжов, – я его тут по законам военного времени на месте пристрелю.

Молчавший до этого момента лейтенант Гофман неожиданно выпростался по стойке «смирно» перед командиром полка и, вопреки своему негромкому голосу, чуть задыхаясь от волнения, отчеканил:

– Товарищ подполковник! Через час рапорт и карта будут на вашем столе. Я со своей группой буквально несколько минут назад вернулся с задания. Всё, что нужно, видели, всё, что необходимо, знаем. А свою вину капитан Гущин искупит в бою, я обещаю.

Из-за спины подполковника вновь выставил свою хлюпкую фигуру замполит. Он подошёл к дрожащему от волнения лейтенанту и, схватив его за грудки, дребезжащим голосом провопил: