– Лада.

Как у него получается произносить моё имя так, что лишь от тембра его голоса становится чуть-чуть спокойнее и одновременно горячо-горячо?

– Я знаю, что очень сложно поверить. И знаю, что тяжелее всего – ждать. Но даже если тебе кажется, что ничего не происходит, что время идёт, а мы топчемся на месте, это не так.

Я отвожу глаза. У него это и раньше было: чувствовать меня так, что нередко казалось: он читает мои мысли. Предугадывает желания. Чуткий настолько, что это граничит с мистикой. И то, что это не изменилось, делает этого взрослого Аля ближе, понятнее, роднее.

Я должна ему верить. Иначе пропасть разинет пасть и сожрёт меня.

– Жопа мира! – сказал Александр, вылезая из своей машины.

Он с хрустом потянулся, жадно вдыхая воздух. Вид у него был такой, будто он наслаждался, подставляя лицо тёплому солнцу.

На самом деле, небо свинцово нависло над головами и грозилось прорваться холодным осенним дождём. Оптимизм этого человека зашкаливал и был неуместным, на мой взгляд, но я понимала: это потому что внутри меня мрак, который, естественно, Александра не касался. Он имел право улыбаться, радоваться чему угодно. Что ему до моих проблем и детей, которые сейчас непонятно где, с кем и как себя чувствуют?

– Пойдёмте, – повела я мужчин к ветхому подъезду со старой дверью.

Здесь даже кодового замка нет. Я именно на это и рассчитывала: спрятаться там, где им в голову не пришло бы меня искать. Я даже от машины отказалась – поставила её на платную стоянку, бросила, чтобы не светиться, стать тенью, спрятаться в этой «жопе мира», как сказал слишком радостный Александр.

– Минутку, – кладёт он ладонь на мою руку. Я вздрагиваю – такая у него горячая кожа, а Аль недовольно дёргается. – Давайте сделаем вид, что вы пришли домой одна, м-м-м? На всякий случай. А мы тихонько, да? – смотрит он пронзительно на Ланского. – Вы там копошитесь себе на здоровье, вещи собирайте. Под моим присмотром, хорошо?

Я киваю завороженно, ловлю его ободряющую улыбку, и мы наконец-то поднимаемся на последний, пятый этаж.

Двое мужчин скользят за мной тенью, а мне становится ещё страшнее. Я пристально вглядываюсь в детали интерьера. В каждой полутени мне чудится что-то зловещее, но здесь всё, как и было, ничего не изменилось со вчерашнего вечера.

Я постоянно думаю о том, что разговаривала по телефону с Люсей, мы обсуждали Осю, поход в «Ночной бриз»… Правда, разговаривала я не в комнате, а на балконе – мне не хватало воздуха, хотелось хоть как-то остудить зарёванное лицо и раскалывающуюся на части голову.

Вещи из шкафа я вытягиваю бездумно. Их немного. В последнее время я не страдала вещизмом, довольствовалась минимумом. Давно исчезла избалованная девочка. Растворилась, исчезла в том роковом дне, когда всё изменилось.

Теперь я могла обойтись без комфорта – лишь бы детям было хорошо. В результате… у разбитого корыта, когда взгляд то и дело натыкается на игрушки и детские вещи. От этого – красное марево перед глазами.

Все мои трусики-лифчики – на обозрении двух мужчин. В другое время я бы корчилась от стыда, что на моё нижнее бельё пялятся. Сегодня же мне всё равно.

Александр – чужак. «Он доктор», – уговариваю я себя, – перед доктором не спрячешься». Он двигается по комнате, как хищник – ловкий, цепкий, гибкий. В руках у него какая-то чёрная коробочка с антеннкой. Там что-то мигает, попискивает. От этих звуков – мурашки по коже и озноб ползёт по позвоночнику.

Альберт недовольно сверкает глазами, когда Александр легко касается моей руки горячими пальцами, но молчит, стиснув зубы так, что обостряются скулы. На щеках у него дёргаются желваки. Ланской терпит, как и я.