«Ну разумеется. Это тебе за то, что назвал меня «Патти», спившийся сукин сын». Именно так и подумает. «За то, что назвал меня «Патти», унизил, заставил себя упрашивать… Так что смелее, Гарденер. Может быть, я даже не отберу у тебя карманные деньги. Три сотни – совсем небольшая цена за ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать, как ты тут загнешься у всех на глазах. Вперед, не стесняйся!»

Теперь уже зрители по-настоящему начали волноваться. Пауза между стихами затягивалась куда дольше обычного. Шепот перерастал в приглушенный гул. Где-то за спиной неуверенно кашлянул Рон Каммингс.

«Соберись!» – рявкнул голос Бобби Андерсон… и вдруг начал затихать, затихать.

Готовясь упасть, поэт посмотрел в лица зрителей – и увидел пустые круги, нули, большие белые дыры вселенной.

Гул усиливался. Гарденер заметно качнулся и языком провел по пересохшим губам, с немым испугом глядя в аудиторию. И вот он уже не слышит Бобби, но ясно и четко видит ее.

Прямо сейчас она в Хейвене – и в то же время здесь, перед ним. Сидит в кресле-качалке. На ней шорты и топ на завязочках, прикрывающий… назовем это «грудью». У ног, обутых в потрепанные старые мокасины, свернулся Питер и крепко спит. Книжка есть, но она ее не читает. (Джим сумел даже разобрать название. Это были «Ангелы-хранители» Дина Кунца.) Бобби молча смотрит во тьму и думает о своем. Мысли у нее всегда движутся ровно, по правилам, одна за другой, как вагоны поезда. Не спешат, не запаздывают, не сходят с рельсов. Бобби – образцовый железнодорожник.

Джим даже расслышал, о чем она думает. Что-то такое в лесу… Ей что-то попалось в чаще. Ну да. Бобби, пытается разобраться с этим и сообразить, почему она так устала. Ей и в голову не приходит вспомнить о Джиме Эрике Гарденере, известном поэте и бунтаре, пустившем пулю в собственную жену в День благодарения, а ныне стоящем на сцене Северо-Восточного университета, под ярким пульсирующим сиянием, в компании еще пятерых литераторов и какого-то жирного тюфяка по прозванию не то Арберг, не то Аргльбаргль, и почти готовом грохнуться в обморок. Мистер Катастрофа собственной персоной. Боже, благослови разумную Бобби; ей всегда удавалось «владеть собой наперекор уродам». Вот и сейчас она размышляет, как положено нормальному человеку…

Или нет. Все совсем не так.

И тут впервые мысль настойчиво прорвалась к нему сквозь звукоизолирующую оболочку, сияя, как пламенный шар в ночи: «Бобби в беде! В НАСТОЯЩЕЙ БЕДЕ!»

Эта уверенность поразила его, как боксерский удар в челюсть; даже голова перестала кружиться. Джим весь сжался, передернувшись от стука собственных зубов. Накатил новый приступ мигрени, но это было даже неплохо: если он ощущает боль, значит, вернулся в реальность, а не плавает неизвестно где посреди озонового слоя.

А потом что-то переключилось, и перед глазами мелькнула другая картинка, очень зловещая и отчетливая. Бобби находилась в подвале дома, унаследованного от дядюшки. Копалась в каком-то механизме… Вроде бы. В темноте было не разобрать, да и Бобби никогда раньше не дружила с техникой. Но теперь она явно пыталась что-то такое сделать: язычки призрачного голубого пламени плясали между пальцами, погруженными в путаницу из проводов внутри… чего? Мало света, не разобрать… Что там за темный цилиндр? Гарденер уже где-то видел его. Но тут…

Тут он начал еще и слышать. И это было даже страшнее, чем видеть недоброе синее пламя. Джим услышал Питера. Тот завывал. А Бобби не обращала внимания. Вот уж совсем на нее не похоже! Она продолжала себе распутывать провода в глубине сырого, неосвещенного, пахнущего корнями подвала.