Покажи мне свой интерьер, и скажу, кто ты. По корешкам книг в шкафу, по тому, как небрежно валяются на журнальном столике какие-то бумаги. Я не приглядываюсь, не мне лезть в чужую жизнь, а вот не сбрасывая туфель опуститься перед растопленным камином самурайский кодекс чести не мешает. На медвежью шкуру. Будь я в форме — я бы проехалась по этому характерно “брутальному” акценту. Вот как с какой-то шпаргалки списывал — шикарный домина, камин, шкура перед ним. Спроси — наверняка навешает мне на уши кучу лапши, типа “сам прикончил, перегрыз зубами медвежье горло, шкуру снимал с использованием самодельного перочинного ножа”. Сколько таких чудных историй я уже слышала… Хрен с ним. Сидеть нормально.

— Кто каминчик топил?

— Домработница, живет во флигеле, — откликнулся Антон и ушел куда-то в тьму собственного дома.

Вернулся быстро, не один — но в компании бутылки с джином, двух стопок и двух тарелок с нарезанной закуской на столике-подносе.

Джин… Довольно странный, но хороший выбор под ситуацию. Вино было бы не в тему, коньяк или абсент — слишком попсово, водка — сильно перебор, я её не любила. Либо у парниши хорошие осведомители, либо его вкусы в алкоголе удивительным образом похожи на мои.

Антон разливает неторопливо, глядя на пламя, пляшущее по поленьям.

— За Алекса?

— За него.

И не чокаясь...

Чистый джин — не очень-то популярен: слишком крепок, его куда чаще льют в коктейли. А я люблю эту травяную терпкость, раскатывающуюся по горлу. До сомелье мне далеко, с каких холмов собирали можжевеловые ягоды — ни за что не скажу, даже привкус вереска я едва разбираю.

И нет в этом мире сейчас ничего, только полумрак, что топит этот дом, боль — что мы разливаем на двоих по стопкам, и прогорающие поленья в камине.

На самом деле я не была права — после нескольких глотков джина становится очевидно, что Антон переживает из-за смерти Алекса. По своему, по-мужски, молча — но переживает. Возможно, сотрудничество с апельсинкой — младшим Козырем — не приносит ему особого удовольствия. Ой, только попадись мне, мелкий хрен, я тебе откручу все, что у тебя боле-менее выступает за пределы тела. За то лишь, что не дал попрощаться.

— Как вы с Козырем вообще познакомились? — спрашивает Антон после третьей стопки. Он уже содрал с шеи пижонский галстучек, расстегнул и закатал рукава на рубашке и вообще сидит на шкуре скрестив ноги. Расслабился. Я в своем платье ему немного завидую. Я-то так не могу.

— Ночь, притон, фонарь, аптека… — я пожала плечами, прихватывая с тарелки ломтик апельсина.

— Я серьезно, — недовольно буркнул Антон, снова наполняя стопки. — Если это секрет или компромат какой...

Да нет, это не был секрет. И тем более это не был компромат. Я вообще не могу представить, что могло бы оказаться компроматом на меня. И я была как раз настолько пьяна, чтобы болтать о личном с первым попавшимся под руку собутыльником.

— У меня была сессия в клубе, — протянула я, припоминая. — Когда я уже уходила — Алекс задел меня машиной. Отвез в больницу. Там было весело, кстати.

— Почему?

— Ну а представь! — я хихикнула. — Привозят в больницу сбитую малолетку. Двадцать три — это малолетка, отвечаю. Она такая снимает плащик, а под ним — кожаный корсет, ботфорты, а из сумки моей, пока я искала паспорт, выпал флоггер.

Одна медсестричка шлепнулась в обморок, а Алекс сидел и смотрел на меня, охреневая.

— А потом?

— А что потом? — голова уже дивно кружилась, и боль почти не плескалась в груди своим кислотным прибоем. — Две недели он навещал в больнице сломавшую руку меня. Потом — возил на учебу. К исходу второго месяца нашего с ним знакомства Алекс предложил мне место любовницы.