Осторожно потрогал пяточкой пол – не далек ли, чтобы излишне напрягаться, к нему тянучись? И не близок ли до того, чтобы горбить коленки?
– На своем ли стуле сижу… – сурово задумался беспощадный к себе Тихон.
Этим в ящике стола хорошо, они сели. Под них конструкторы запилили обтекающий ложемент, чтобы хорошо летелось и приземлялось. Закавыка, в чем тут закавыка…
В том, что туловище космонавта важнее для Родины, чем его, Тихона, туловище, вот в чем закавыка. Космонавтово туловище вообще космонавту не принадлежит, он целиком есть собственность Родины, по крайней мере в рамках контракта.
Тихон вспомнил, что у него самого заключен с институтом контракт на смерть в томографе.
– Пожалуй, мне этого хватит, – сказал Тихон, обращаясь к мужикам, приземлившимся в ящик его письменного стола, – А стул можно и подпилить, если высок. Или сунуть под зад подушечку, если низок.
Выходя из дому, запер дверь на два оборота. Потому что не хотел быть похожим на давно ушедшую в мир иной мать, которая запирала на один оборот, выходя в магазин:
– Я же не надолго, – оправдывалась мать.
Тихон весьма часто вспоминал это, и старался быть не таким. Так и сейчас, запирая на два, Тихон радостно ощутил треск эмоциональной пуповины, свидетельствующий об «успешно проведенной сепарации», как это называла Марусина подруга психологиня. Вот же как хорошо: усреднизмы долой, пуповину долой – свобода!
Сердце
Время от времени Тихона вербовали. Тихон, также время от времени, поддавался, ложился под вербуна. Не без вульгарной личной выгоды, впрочем. Так, он поддался институту, пообещав умереть в томографе, и даже заключив официальный контракт. Еще он отважно прилег под мэрию, став официальным лицом Сиреченска. Поговаривали злые языки, что Тихон еще под кое-кого лег, но это было неправдой. В любом случае, попытки вербануть его не прекращались. Искушенные вербуны старались до последнего оттянуть момент признания в том, куда на сей раз вербуется Тихон, так что вербовка превращалась в лихой спектакль.
Идя на встречу с очередным агентом непонятно чего, Тихон предостерег сам себя:
– Тихон, берегите уши. Если что, здесь некому сказать «еффафа».
Как все дела в славном Сиреченске, вербовки происходили тоже в кафе. Тихон вошел, сел, и после взаимного представления, принялся хамски разглядывать вербуна. Все козыри были у Тихона.
На немолодом уже вербуне Владимире Павловиче был легкий свитер в шахматную клетку, расположенную диагонально. Когда Тихон в детстве играл сам с собой в шахматы, то ставил так доску, по диагонали, чтобы лучше видеть расположение фигур в обеих армиях. Сейчас же, не вовремя случившаяся свитерная диагональ малость вышибала Тихона, склоняя, впрочем, внутренний настрой в сторону юмора: Тихон представил, как играет в шахматы на Владимире Павловиче, расположив его брюхом вверх.
Интеллигентное отчество «Павлович» ему скорее шло, но некоторые ретивые служаки стесняются того, что им идёт, полагая, что служебное соответствие требует строгой формы, не омрачённой изысками вкуса.
– Владимир Павлович, вы сейчас в хорошем настроении?
– Кто из наш душевед, Тихон Петрович? Полагаю, вы знаете, в каком я настроении, лучше меня. Намекаете, что настроение порождает точку зрения?
Тихону, сомневающемуся в том, что он вообще Петрович, было важно добиться этого «полагаю», что говорило о начале неуверенности визави. Или о слишком умелой игре.
– От вашей точки зрения многое зависит, дражайший Владимир Павлович. Вы же осведомлены, что можете убить меня словом?
И без того скудная мимика Владимира Павловича остановилась. Он откинулся назад, скрипнув стулом, и положил руки перед собой, информируя о полнейшей безобидности. Мол, сижу вот, молчу, руки вот мои безобидные, я вообще ангел. Я бы еще и язык с гортанью перед собой положил, да не могу. Совсем нечем мне вас убить, дорогой Тихон.