В принципе, всё нормально. Ну не понравилось. Это тоже нормально. Во всяком случае, я себя так успокаивала. И как же хотелось похвастаться Светке! Единственное, я понимала, что хвастать нужно осторожно, без имён.

Возле подъезда я вежливо попрощалась, он хотел поцеловать в щёку.

– Увидят, – испуганно отшатнулась я, и открыла дверцу.

Давно я так не радовалась приезду домой.

По ступенькам бежала, перепрыгивая через одну. На третьем пролёте глянула в окошко, находившееся на лестничной площадке. «Жигулёнка» уже не было. Фух! Я поднялась выше, своим ключом стала возиться в замочной скважине. Даже когда ещё только проворачивала ключ, услышала, как орала мать. В принципе, дело привычное, поэтому, не раздумывая, открыла дверь.

Мать стояла в коридоре и кричала на Серёжку, материла его, на чём свет стоит.

– Привет, семья, – без задней мысли поставила сумку и только облокотилась на стену, хотела расстегнуть босоножки. Но тут поток гнева переключился на меня. Мама резко развернулась и начала, не сбавляя тона:

– Вот! И эта ещё припёрлась, дармоедка! Тоже ни черта, кроме гулек, на уме! Чего вытаращилась? Такая же дрянь, как твой братец! Все в папашу! Что тот мне жизнь искалечил, что эти!

Меня накрыло волной ультразвука от её ора. И собственного гнева. Моментально радость от возвращения домой улетучилась. Я бросила недоумённый взгляд на брата, схватила сумку и выбежала прочь. Ор матери было слышно ещё долго. Казалось, он меня преследовал даже когда я ехала на автобусе в сторону железнодорожного вокзала.

На улице уже стемнело. Моё собственное отражение злобно смотрело на меня через заляпанное стекло автобуса. Свет фонарей и моргающие светофоры, всё это злило.

На вокзал я ехала в полном неведении, что делать дальше. Ведь не факт, что в в сторону Курелёво сегодня ещё что-то поедет. Но готова была ночевать и на вокзале. Лучше вонючий бомж по соседству, чем орущая мать.

Не знаю, что опять натворил Серёга, хотя, нашей маме много поводов не нужно было. Она последние годы совсем бешеная стала. Любой разговор заходил в тупик. Даже если начинали, как говорила бабуля: «за здравие», в итоге всё сводилось к одному: она несчастная, мы неблагодарные, и точка. Атмосфера была всё невыносимее. Раньше я искренне её жалела и тоже считала, что наш с Серёжкой отец, Машкин, вообще все мужики – козлы неблагодарные, ведь мама у нас такая трудолюбивая. Но с возрастом стала понимать, что пусть идут к чёрту её пирожки, если она за них потом мозг неделю выносит.

Она успела переругаться со всеми, с кем возможно. Со своей роднёй, родственниками нашего отца, с собственными подругами. Одно время она каждый вечер звонила кому-нибудь с таким, казалось бы, банальным вопросом: «Как дела?»

Человек ей так же стандартно отвечал: «Нормально. У тебя как?», – чем совершал роковую ошибку. После этого мать было уже не остановить. Она выливала человеку в уши всё, что могла: как ей тяжело, как цены выросли, как ей никто не помогает… Собеседник на том конце провода мог уже раза три попрощаться, но она успевала вспомнить ещё что-нибудь. В итоге, что закономерно, многие от неё абстрагировались. На улице знакомые, увидев её, старались сделать вид, что не замечают, или, мимолётно кивнув в ответ на приветствие, убежать на другую сторону улицы.

Выливать ушаты с накопившимся стало некуда, и её единственной отдушиной, как и заложниками смен её настроения, стали мы.

Но несмотря на всё это, я любила её, правда. И жалела. Понимала, что эта озлобленность от недолюбленности, – мужчинами, нами, окружением, – но сил выносить её нрав, уже не было.