Мастерская находилась в полуподвальном помещении с длинным узким окном под самым потолком. Над головой Бабкина подрагивали белые лампы, похожие на папиросы. Гигантский стол под окном, во всю ширину комнаты, был завален листами, тюбиками, карандашами, какими-то штампами и бог знает чем еще – у половины предметов в этой комнате он не понимал назначения.

Полетели в сторону раскрытые книги, а под ними обнаружился плоский панцирь электрической плитки. Вздулась и опала над туркой крепкая пена, и Бабкин получил наконец вожделенную кружку кофе – керамическую, огромную, как ступа Бабы-яги. Илюшину достались гейши, прогуливавшиеся под руку по перламутровым берегам старой фарфоровой чашки.

Сыщики устроились на колченогих табуретах. Сергей думал, что тут табурету и придет конец, но колченогий, не скрипнув, выдержал вес его огромного тела.

Мартынова присела на груду картонных папок. Сидела, выпускала дым, насмешливо оглядывая их ореховыми глазами. «А интересно было бы взглянуть на ее работы», – подумал Бабкин.

– Ну, давайте ваши вопросы, – весело предложила Антонина.

Илюшин отпил очень горький и очень крепкий кофе и без вступлений сказал:

– Мы расследуем исчезновение картин Бурмистрова. Вчера нам сообщили, что каждую из них можно оценить от полумиллиона до миллиона…

Он вынужден был прерваться. Антонина изменилась в лице, а затем громкий хохот огласил подвальную мастерскую. Художница смеялась, запрокинув голову, утирая слезы и мотая головой, словно счастливая лошадь, вырвавшаяся из загона на пастбище. За окном при звуках этого хохота остановились на тротуаре чьи-то озадаченные ноги.

– А-ахахаха! Это вам… Ха-ха!.. Бурмистров сообщил? – выговорила она наконец. – Что-то он поскромничал! Что ж не миллиард?

– Это слова искусствоведа Дьячкова…

Второй взрыв смеха оборвал Илюшина.

– Узнаю Родиона Натановича, – слегка успокоившись, сказала Мартынова. – Гнусный лживый червяк. Такого и придушить платочком было бы не грех. Красным, в голубую дрисочку.

Бабкин с изумлением уставился на человека, с такой точностью угадавшего его тайное желание.

– К Дьячкову нас отправил Ясинский!

– Узнаю Адама Брониславовича, – насмешливо парировала Мартынова. – Он, конечно, масштабное жулье, но по-прежнему прокалывается на таких вот мелочах.

Илюшин вспомнил благообразного джентльмена с умным взглядом хорошо воспитанной собаки. Масштабное жулье?

– Вы не виноваты, – утешила Антонина. – У вас наверняка сложилось превратное представление о том, что такое Имперский союз. Человеку со стороны и в самом деле разобраться в этом довольно непросто… Давайте я сразу скажу: картины Бурмистрова не стоят вообще ничего. Ценны разве что рамы, которые для этого кретина с манией величия нашла Анаит, обегав, между прочим, все антикварные магазины Москвы.

Бабкин тихо и счастливо засмеялся. Макар недоуменно взглянул на него, понял – и спустя секунду тоже хохотал.

– Что? Что такое? – Мартынова переводила взгляд с одного на другого.

– Кретин, значит? С манией величия?

Она пожала плечами:

– Вы же его видели. Его – и его работы.

– То есть, погодите… – Бабкин хотел окончательной ясности. – Украденные «Тигры» и «Барс» – плохие картины?

Антонина с сочувственной улыбкой посмотрела на него, словно ребенка по голове погладила.

– И тигры, и барсы, и прочая кунсткамера. Послушайте, Бурмистров – даровитый бизнесмен, но он, как и многие, ничего не понимает о себе, когда речь заходит о творчестве. Вы знаете его путь к живописи? Он сходил на курсы «Нарисуй картину за три часа». Нарисовал! Нанял частного учителя, который трижды в неделю заверял ученика в его гениальности. Вам известно, как безденежье воздействует на голодных преподавателей рисунка и живописи? В них пробуждаются доселе дремавшие актерские способности. Они даже акулу способны убедить в том, что она вегетарианец, если акула гарантирует регулярную оплату. А с Бурмистровым и особых усилий не потребовалось. Он прочел ровно две книжки: «Рисуем животных» и «Открой в себе гения». На курсах его хвалили. Преподаватель его хвалил. Друзья его хвалили. Откуда у человека с таким характером возникли бы сомнения в собственной гениальности? Насмотренность у него нулевая. Образование – девять классов. Он Брейгеля от Гегеля не отличает! Всерьез интересовался у Анаит, не существует ли тигровой краски, чтобы раскрашивать тигров в один прием. Это же анекдот! Даже рассказывать всерьез невозможно, потому что никто не поверит. А оно-таки правда!