Евгения Малич давно уже не проводила этих самых ночей в интернете, да и вечера ее были похожи один на другой, как две капли воды, не отличаясь разнообразием. Но это никоим образом не способствовало нормальному сну.

Поэтому все ее утра были также одинаковы, как и вечера. Она лежала в ожидании сигнала будильника, как на старого друга, взирала на потолок, белый, белый, что аж в глазах рябь, а потом вставала и заставляла себя начинать новый день.

- Доброе утро, - поздоровалась она с отцом, проходя в кухню, где уже распространяла ароматы яичница и на столе стоял заварник со свежим чаем.

Отец у плиты на ее унылый голос обернулся и привычно вгляделся в лицо с некоторой озадаченностью и немалой тревогой.

- Умылась? – спросил он зачем-то, будто бы умывание должно было стереть следы усталости с Жениной физиономии и вернуть ему его веселую и жизнерадостную старшую дочку.

- Почистила зубы и причесалась, - кивнула Женя. – Помочь?

- Нет, садись, у меня все готово. Бери салат жуй, витамины.

Во избежание дискуссий, Женя послушно вооружилась вилкой и принялась ковырять капусту. Через мгновение на столе перед ее носом возникла тарелка с жареными на сале яйцами, а отец рылся в холодильнике:

- Майонез? Кетчуп? Горчица? О! Еще огурцы есть! Сам солил! Будешь?

- У меня чувство, что ты меня решил вскормить на убой, - усмехнулась Женя. Иногда ей казалось, что убой – еще не худший для нее вариант, чем вот так перемещать свое тело от точки к точке. Из пункта А в пункт Б. Дом – работа. Работа – дом. Ей даже на набережную не хотелось, все искала самые короткие пути. И потом – лишь бы не трогал никто.

- Так от тебя одни глаза остались! И те как у большой грустной собаки. Как бы ни было плохо – надо есть. А то растаешь.

- Ничего я не грущу! – вяло возмутилась дочь. – И ем. Сколько хочу – столько и ем.

- Слушай, я тебя ращу с младенчества. Я в курсе, сколько ты жрешь!

- Ну я же ем! – она подперла голову кулаком и уставилась в тарелку.

- Я вижу! – громыхнул Андрей Никитич, поставил перед ней чашку с чаем, вазочку с брусничным вареньем и бутерброд с маслом на блюдце. – Вот. Вкуснее пирожного. Ничего, я из тебя еще человека сделаю, откормлю!

- Стану толстая, придется гардероб менять, - все же рассмеялась Женя, но даже этот смех у нее получился такой унылый, что у Андрея Никитича в очередной раз на душе заскребли кошки. – И вот кому оно надо, а?

- А толку, что сейчас висит, как на вешалке? – буркнул отец, потом поднял голову и тоже улыбнулся: - Идея! Может, отправить тебя по магазинам? Одежды новой купишь? Я тебе даже беспроцентно и безвозвратно денег выдам. Или там... в салон, новую прическу сделать? Или в спортзал? Ну как вы, бабы, от депрессии спасаетесь, а? Чтобы мужик локти кусал?

- Не выдумывай. Нет у меня депрессии. А на мужиков мне вообще наплевать.

- Ну то святое дело – плевать на мужиков. Ешь, говорю! А то на работу не пущу.

- Потом тебе позвонит главдракон, и ты узнаешь о себе много нового, - вздохнула Женя и все же стала медленно, но уверенно жевать завтрак. Андрей Никитич удовлетворенно кивнул и с одобрением наблюдал за дочерью. И все бы шло вполне себе обыкновенно и по плану обычного дня из череды таких же опостылевших, если бы в тот момент, когда Малич-старший убирал в мойку Женину тарелку, не раздался настойчивый звонок в дверь. Стрелки на настенных ходиках показывали половину восьмого утра, но разве же кому есть дело до неприёмных часов в этом великом скворечнике с башенками, лестницей со старинными коваными перилами, высокими потолками, замысловатой лепниной и славноизвестными фресками. И с двенадцатью квартирами на два подъезда. Причем среди всех жильцов главный активист по прихоти судьбы жил именно в подъезде Маличей. И периодически он, при поддержке единомышленников, брал в заложники еще кого-нибудь из соседей – потому как все для фронта, все для победы.