Маршал думал о намеченном на сегодня собрании, и возбуждение росло с каждым шагом. Сегодня его ожидало что-то особенное. Вне всякого сомнения, намечались поистине драматические события. Должна была пролиться кровь. О да, кровь – это было самое захватывающее действо. Никогда раньше он не улавливал так отчетливо все очарование ужаса. Карнавальная атмосфера публичных экзекуций древности, коробейники, торгующие игрушечными виселицами; возбужденный гул толпы и барабанная дробь, сопровождающие приговоренного к эшафоту. Казнь через повешение, казнь через обезглавливание, сожжение на костре, дыба и четвертование – только представьте человеческие члены, привязанные к лошадям, которых зеваки понукают, подгоняют, пришпоривают до тех пор, пока жертву не разрывает на четыре части, и все основные кровеносные сосуды одновременно взрываются фонтанами крови. Ужас. Но чей-то чужой ужас, ужас того, кто выставил на всеобщее обозрение сцену, где бытие переходит в небытие, то самое мгновение, когда душа и тело разрываются на куски.

И чем величественнее была жизнь, которую ждало уничтожение, тем сильнее было очарование ужаса. Во времена Царствования Террора, когда благородные головы слетали с плеч и из царственных торсов хлестала алая кровь, возбуждение должно было переходить все границы. Не меньший ажиотаж окружал те сакральные последние слова. Когда граница между бытием и небытием становилась почти осязаемой, даже вольнодумцы-атеисты переходили на шепот, прислушиваясь, стараясь разобрать последние слова умирающего, словно в тот самый момент, когда жизнь покидает тело и оно начинает превращаться в гору мяса, снисходит откровение, ключ к великим тайнам.

Маршалу вспомнился всплеск интереса к околосмертному опыту. Все знали, что это было чистой воды шарлатанство, но безумие продолжалось два десятка лет, и было продано несколько миллионов книг. Боже правый, подумал Маршал, сколько денег принес этот вздор!

Но на этот вечер не планировалось суда над цареубийцей. Намечалось кое-что получше: отлучение от церкви и изгнание. Подсудимым и верным претендентом на увольнение по причине разнообразных антианалитических проступков был Сет Пейнд, один из основателей института и главный инструктор по психоанализу. Подобного разбирательства не было с тех самых пор, когда Сеймур Троттер был изгнан за соблазнение пациентки.

Маршал знал, что на этот раз он сам находился в довольно щекотливом положении и что ему придется соблюдать особую осторожность. Все знали, что пятнадцать лет назад Сет Пейнд был его личным наставником и оказал ему огромную помощь как в личном, так и в профессиональном плане.

Но звезда Сета закатилась; ему было уже за семьдесят, а три года назад он перенес серьезную операцию рака легких. С присущим ему высокомерием Сет считал своей привилегией переступать все законы технологии и морали. Сейчас же болезнь и борьба со смертью лишили его последних остатков конформизма. Попирающая психоаналитическую мораль психотерапевтическая позиция и вопиюще скандальное поведение Сета вызывали шок и негодование его коллег. Но он оставался в седле: он обладал такой неотразимой харизмой, что журналисты и телевизионщики выбирали именно его для выступлений по всем сенсационным происшествиям, как то: влияние насилия на телеэкранах на детей, безразличие муниципального правительства к бездомным, отношение к попрошайкам, ограничения на ношение оружия, сексуальные похождения политических деятелей. По каждой из этих тем у Сета имелся наготове достойный освещения в прессе, зачастую скандально непочтительный комментарий. За последнее время это зашло слишком далеко, и действующий президент института, Джон Уэлдон, а также давние противники Пейнда наконец-то набрались смелости и выдвинули против него обвинение.