Эрнест сидел за столом и делал записи по проведенному сеансу. В комнате еще долго стоял резкий цитрусовый аромат духов Каролин.

Проведя супервизорскую консультацию с Эрнестом, Маршал Стрейдер откинулся на спинку кресла, думая о победной сигаре. Двадцать лет назад он слышал, как доктор Рой Гринкер, известный чикагский психоаналитик, рассказывал о том, как провел год на кушетке у Фрейда. Это было в двадцатые годы, когда для того, чтобы стать признанным корифеем психоанализа, необходимо было совершить паломничество на кушетку мастера. В некоторых случаях это занимало пару недель, а если кто-то ставил своей целью совершить переворот в психоанализе – не меньше года. По словам Гринкера, Фрейд никогда не скрывал ликования, когда ему удавалось сделать удачную интерпретацию. А если Фрейду казалось, что интерпретация была чрезвычайно удачной, он открывал коробку дешевых сигар и предлагал пациенту раскурить «победную сигару». Эта его милая, наивная трактовка переноса вызвала у Маршала улыбку. Если бы он не бросил курить, он бы раскурил торжественную сигару после ухода Эрнеста.

Его молодой подопечный в течение последних нескольких месяцев справлялся со своими делами вполне успешно, но сегодняшний сеанс стал переворотным пунктом. Решение ввести Эрнеста в комитет по медицинской этике было самым настоящим откровением. Маршалу часто казалось, что эго Эрнеста было изрыто пустотами: он был претенциозен и импульсивен. Неуправляемые частицы его сексуального ид выскакивали наружу, как чертик из табакерки. Но самым худшим было его подростковое иконоборчество: Эрнест не слишком уважал дисциплину, разумный авторитет, знание, накопленное в веках упорными аналитиками, с которыми он вряд ли мог сравниться в проницательности.

А разве можно более эффективно справиться с иконоборчеством, думал Маршал, кроме как назначить Эрнеста на роль судьи? Гениально! Именно в таких случаях Маршалу недоставало толпы зрителей, которые бы смогли оценить произведение искусства, созданное им. Но Маршал собирался когда-нибудь (его список запланированных дел рос день ото дня) написать статью о недооцениваемом аспекте зрелости, а именно способности сохранять креативность годами, десятилетиями при отсутствии внешних наблюдателей. В конце концов, какие еще люди творчества – разве кто-нибудь до сих пор принимает всерьез заявление Фрейда о том, что психоанализ – это наука? – способны посвятить всю свою жизнь искусству, которое никогда никто не увидит. Только представьте себе, что Челлини создает серебряный потир небесной красоты и прячет его в подвале. Или Мюслер создает из стекла вершину изящества, а потом разбивает его в уединении своей студии. Ужасно! Разве «наблюдение», думал Маршал, не есть то не указанное в меню, но тем не менее важное питательное вещество, которое супервизорство предоставляет не совсем сформировавшемуся терапевту? Человеку необходимы годы подготовки, чтобы обрести способность творить без зрителей.

Так происходит и в жизни, раздумывал Маршал. Нет ничего хуже, чем жить скрытой от посторонних глаз жизнью. В своей психоаналитической практике он снова и снова замечал, что его пациентам его внимание необходимо, как воздух. В самом деле, потребность во внимании есть основной невоспетый фактор продолжительной терапии. Работая с пациентами над травмой утраты (и в этом он был согласен с наблюдениями Эрнеста, изложенными в его книге), он часто замечал, что они впадают в отчаяние, лишаясь зрителя: за их жизнью больше никто не наблюдает (если, конечно, они не верили в божество, которое на досуге отслеживало каждое их действие).