Как ни странно, но ничего подобного Эрнест от него не услышал. Маршал выглядел уставшим и растерянным. «Да, возможно, пришло время расставаться. Мы всегда можем возобновить наше сотрудничество в будущем. Удачи вам, Эрнест. И мои наилучшие пожелания», – безразлично ответил он.

Но эти слова и отказ от супервизорства не принесли Эрнесту облегчения. Наоборот, он был в замешательстве. Он был разочарован. Лучше услышать осуждение, чем такое безразличие.

Потратив полтора часа на изучение длинной статьи, посвященной роли сексуальности в терапевтических отношениях, которую Пол прислал ему по факсу, Эрнест набрал номер друга:

«Спасибо за „Кабинетных Ромео“ и „Влюбленных докторов“! Пол, боже правый!»

«О, я так понимаю, ты получил мой факс».

«К сожалению, да».

«Почему „к сожалению“, Эрнест? Подожди-ка минутку, я перейду на радиотелефон и к моему удобному креслу. Сдается мне, это будет драматический разговор… ага… Итак, почему же „к сожалению“»?

«Потому что моя ситуация в корне отличается от твоих „Кабинетных Ромео“! Автор этой статьи поливает грязью нечто очень ценное, нечто такое, о чем он не имеет ни малейшего представления. Таким вульгарным языком можно опошлить любые тонкие материи».

«Тебе так кажется потому, что ты смотришь на ситуацию изнутри и не видишь, что же происходит на самом деле. Но тебе необходимо понять, как все это выглядит со стороны. Эрнест, после нашего последнего разговора я очень беспокоюсь за тебя. Только послушай, что ты говоришь: „глубокая искренность, любовь к пациенту, тактильная депривация, быть достаточно гибким, чтобы дать ей ту физическую близость в терапии, в которой она нуждается“. Мне кажется, что у тебя, черт побери, тормоза отказали! Я думаю, что ты идешь семимильными шагами к серьезным неприятностям. Послушай, ты же хорошо меня знаешь. С тех самых пор, как мы начали работать в этой области, я не устаю высмеивать ортодоксальных фрейдистов, так?»

Эрнест пробормотал, что, мол, так.

«Но когда Верховный Отец говорит, что, „находя объект любви, мы всегда заново обретаем его“, я понимаю, что в этом что-то есть. Эта пациентка задевает какие-то струны в твоей душе, вызывает в тебе что-то, что возникло не здесь и не сейчас».

Эрнест молчал.

«Хорошо, Эрнест. Отгадай загадку: какая женщина безоговорочно и безоглядно любила каждую молекулу твоего тела? У тебя есть три попытки!»

«О нет, Пол. Только не надо опять рассказывать мне всю эту чушь про мать. Я никогда не отрицал, что у меня была хорошая, заботливая мать. Она в первые пару лет задала мне отличный старт; у меня сформировалось базовое доверие – вот, наверное, откуда берется моя беспорядочная откровенность. Но она не была такой уж хорошей матерью, когда я стал самостоятельным; до самой своей смерти она так и не простила меня за то, что я бросил ее. Так на что ты намекаешь? Что на заре жизни я получил мощный импринтинг, как желторотый утенок, и с тех пор все это время искал двойника моей мамы-утки?

А даже если так, – продолжал Эрнест. Он свою речь знал – у них с Полом уже были такие споры в прошлом. – Даже если так – хорошо, я согласен. Частично. Но ты со своим редукционизмом пытаешься убедить меня в том, что я, взрослый человек, только и думаю, как бы найти всепрощающую мамочку. Чушь! Я да и все мы представляем собой нечто большее. Ты да и весь психоанализ идете по ложному пути потому, что забываете о том, что в настоящем существуют реальные взаимоотношения, не предопределенные прошлым, возникшие в данный конкретный момент времени, когда две души соприкасаются, и тогда на них влияет скорее будущее, чем прошлое и детские воспоминания. Они испытывают влияние „еще не“, влияние того, что уготовила нам судьба. Нашего товарищества, нашего стремления объединиться и вместе переносить жесткие экзистенциальные повороты жизни. И эта форма отношений – чистота, принятие, взаимность, равенство – это спасительная и мощнейшая сила, которую мы можем использовать для исцеления».