Группа подростков бродила по загородной заброшке и снимала всякую дичь. Тогда я подумал, как же жаль, что в нашей стране столько классных мест сейчас стоят никому не нужные. Так появилась идея проекта “В одном месте”.

Кира как-то спросила, почему я назвал так лагерь.

Этому есть простое объяснение.

В свой адрес я часто слышал, что у меня детство в одном месте играет.

Однако этот лагерь – вовсе не попытка убежать от взрослой жизни. Я набегался.

Но мне хотелось попробовать воссоздать атмосферу тех беззаботных дней, когда все было легко: найти друга, любовь всей своей жизни, неприятности на жопу.

Теперь неприятности сами меня находят.

А Лера не хочет иметь со мной ничего общего.

И она снова плакала из-за меня.

Я сажусь на одну из старых кроватей без матраса, рядом кладу телефон и располагаю на коленях гитару.

Меня окутывает темнота. При этом я закрываю глаза, все чувства обостряются, и так ко мне снова приходит музыка.

Сыграв мелодию, которая не идет из головы, добавляю аккорды. Остается припилить басы.

Открываю прогу для записи табов. Еще несколько минут ищу лучшее звучание.

И по приколу шесть - три - два - один в конце.

А неплохо получилось.

11. 11

Лера

— Бакс, нельзя, — шепотом отгоняю Бакса от стоящего Артема. — Тём? — медленно приближаюсь к нему.

У Артема широко открыты глаза, но он меня не видит. Он спит.

В лунном свете, проникающем сквозь занавески, его лицо выглядит жутко. У Тёмы неживой стеклянный взгляд. Голова слегка опущена, он смотрит в одну точку перед собой. И любого другого человека бы напугало такое зрелище, но мне не привыкать.

— Тём? Тёма… Пойдем спать, — шепчу, поглаживая по руке. — Спать, давай, мы идем спать… — осторожно подталкиваю к кровати Макса.

Файфер не противится. Находясь в фазе глубокого сна, он становится послушным и ручным, как ребенок.

— Вот так, — я сажусь рядом, когда он устраивается на боку и опускает голову на подушку. — Спи. Еще ночь. Ночью надо спать, — мягко уговариваю Тëму.

Мои пальцы замирают над его волосами и плавно опускаются.

— Лер… — дальше Артем бормочет что-то невнятное.

— Я здесь, спи, — тихо отзываюсь, продолжая гладить его по голове.

Тёма обвивает меня руками за талию и тянет к себе. Я устраиваюсь на его плече. Грудная клетка размеренно опускается и поднимается под моей ладонью. Дыхание становится глубже.

Я привстаю на локте и целую его в щеку лёгким прикосновением губ.

Все равно, он завтра об этом не вспомнит.

Ведь мой бывший муж – лунатик.

Лежа в его объятиях, вспоминаю, как это случилось в первый раз.

Однажды ночью, когда мы проводили лето в Геленджике, Тёма повернулся ко мне и вот так же обнял, а потом шепотом сказал: «Я не могу завязать шнурки. Они как живые».

Эту фразу он повторил несколько раз. Сначала я подумала, что он дурачится, пока до меня не дошло, что Артем спит. Конечно же, мне стало не по себе. На утро он ничего не помнил, но после моего рассказа признался, что с ним такое бывает.

Блуждая во сне, он вел себя безобидно. Обычно что-то бормотал, чаще совсем неразборчивое, бывало, и пел, и смеялся. А иногда получались настоящие перлы, вроде этого:

“Ты такая хорошая. Хорошая-хорошая-хорошая… Не кусай меня, мне надо на работу”.

На самом деле, жизнь с человеком, страдающим сомнамбулизмом – это не так уж и весело. Находясь в бессознательном состоянии он может нанести себе вред. Но все мои увещевания о необходимости режима сна Тёма пропускал мимо ушей. Какой там полноценный сон у бармена в ночном клубе?

Кстати, Тёмин папа тоже был лунатиком.

И моя бывшая свекровь научила, как нужно действовать в такие ночи. У нас в спальне даже шторы висели черные, плотные, из ткани “блэкаут”. Днем, когда Тёма спал после ночных смен, ему не мешал солнечный свет, а по ночам – лунный. Они и сейчас где-то валяются на антресолях.