Вовка сжал зубы. Боялся – заплачет.

Лыков это почувствовал. В темноте, стараясь не потревожить вытянутую свою ногу, обнял, притянул Вовку к себе, негромко дохнул в ухо: «С нами тоже неплохо, братан!» Понятно, ничего другого сказать не мог.

– Бежать надо!

– Это опять ты? – удивился радист.

– Я, – ответил Вовка.

Радист помахал в темноте белыми полотенцами:

– Если я убегу, паря, носом мне, что ли, стучать по ключу?

– И я, похоже, отбегался, – как эхо отозвался Лыков. – Не вижу, что там у меня с ногой, но, похоже, отбегался. Немеет нога, совсем разбили. Да и с рацией мне не справиться. Морзянку знаю, а ключ не по руке. Никогда не получалось, а тут…

– Так я же есть! – плачуще выкрикнул из темноты Николай Иванович. – Я немножко могу! Римас подтвердит – могу!

– Оставь, Коля! – возразил Лыков. – С твоей-то фигурой лезть сквозь угольный лючок! Ты сам его выпиливал, знаешь, щель – два бревешка. В твой лючок только Вовка пролезет, ну, может, Римас, не знаю, только не мы с тобой, Коля. Мы застрянем в лючке, как пробки.

– Илья, – вдруг спросил радист. – А ты кашу слопал?

– Какую еще кашу?

– Пшенную!

– Где это?

– Да там, на Угольном.

Лыков не ответил.

– А если расширить лючок? – суетился Николай Иванович. – Если лючок расширить?

– Зубами? – зло усмехнулся радист. – Это не бланки для гелиографа.

– Что ж, выходит – приехали?

Плотная тишина затопила склад. Даже Николай Иванович замер, не шевелился. И крошечное окошечко окончательно погасло в сумерках – ни лиц не разобрать, ни движений.

– Ну а ты? – нарушил тишину Лыков. – Ты чего молчишь, Пушкарёв Вовка? Болит что-нибудь?

– Ничего у меня не болит.

Но плечо у Вовки сильно болело.

И все мышцы ног болели. И еще страшнее было думать о том, что снова надо будет сейчас куда-то бежать, непременно бежать, а у него нет сил. Вот сам же говорю, подумал, что идти надо. Но куда? Кто укажет дорогу? Да еще в тундре… Один…

Но вслух он произнес:

– Конечно, я пойду.

Думал, засмеются: сиди, дескать, пацан!

Но никто не засмеялся, только радист хмыкнул:

– И что? Сядешь за рацию?

– Сяду. Я быстро, правда, не могу.

Радист не дослушал. Заторопился. Ногой простучал по стенке.

Тире точка…

Точка…

Точка точка точка…

Тире…

Точка тире точка…

Точка точка тире…

Вовка, не дослушав, обиженно отстучал в ответ: «Не струшу!»

– Ну, может, и не струсишь, может, и передашь, – с сомнением одобрил радист. Не понравился ему убогий Вовкин темп, он сам ногой отбивал быстрее. – При желании тебя даже понять можно.

– Сможет? – быстро спросил Лыков.

– Так ведь до рации надо еще добраться.

– Ну, это моя забота… – Теперь уже Лыков заторопился. Какая-то лихорадочность вдруг напитала, насытила, как электричеством, темный воздух холодного угольного склада. – Иди сюда, – позвал из темноты Лыков. – Чувствуешь? Это задвижка. Здесь у нас лючок для угля. Фрицы не знают. Мы его прорезали, чтобы лопатами в склад уголь забрасывать. Конечно, узко, но ты пролезешь. Должен пролезть. А как выпадешь из лючка в снег, толкайся ногами и ползи вперед, вперед, только вперед, ни на сантиметр никуда не сворачивай. Так ползи, пока не упрешься в железные стояки. Луна выглянет, прячься в снег. Лучше лишний час пролежать в снегу, чем завалить дело в одну минуту. Фрицы, думаю, не сильно нас караулят, но ты себя такими размышлениями не тешь. А от метеоплощадки сразу возьми правее. Там уже не ошибешься. Там глубокий овраг, ты в него падай и дуй до самых Каменных столбов, торчат там такие, как растопыренные пальцы. Это и есть выход на Собачью тропу, понимаешь? Идти по ней тебе придется всю ночь. Конечно, берегом легче, зато опаснее. Засекут с подлодки, тогда в снегу не укроешься. А на Собачьей тропе тебя не увидят. Если повезет, как раз к утру доберешься до Угольного. Помнишь палатку? Там угольный разрез обнажается, ты его узнаешь. Главное, смелей, Вовка. По Собачьей пройдешь, как по коридору. Там ущелье. Узкое. Справа стена, слева стена. Сумеешь?