Поезд двигался прямо в грозовые тучи на севере.

Вскоре из вагона внизу вышел Андрэ и, протиснувшись сквозь толпу, добрался до Хендри. Они о чем-то заговорили, и Андрэ внимательно, с серьезным лицом слушал, подняв голову на высокого Уолли.

Хендри обозвал Андрэ «куколкой». Описание очень подходило нежному лицу с большими карамельными глазами. Стальная каска казалась слишком велика для юноши. Андрэ внезапно рассмеялся, все так же глядя в глаза Хендри.

«Интересно, сколько ему лет? – подумал Брюс. – Наверняка не больше двадцати. Никогда я не встречал никого менее похожего на наемного убийцу».

– Как, черт побери, де Сурье угораздило попасть в эту заварушку? – произнес он вслух, и сидящий рядом Раффи ответил:

– Когда все началось, он работал в Элизабетвиле и не смог вернуться в Бельгию. Почему – не знаю, но, наверное, что-то личное. Его фирма закрылась, и, кроме как здесь, он нигде не мог найти работу.

– Ирландец на пропускном посту назвал меня наемным убийцей. – Размышления о судьбе Андрэ возвратили Брюса к мыслям о своем положении. – Я об этом раньше не думал, но, наверное, он прав. Вот кто мы такие.

Майк Хейг сначала молчал, а потом заговорил решительно:

– Взгляни на эти руки!

Брюс невольно посмотрел на них и первый раз заметил, что они тонкие, с длинными изящными пальцами – красивые руки творца.

– Посмотри, – повторил Майк, сжимая и разжимая пальцы. – Они созданы для того, чтобы держать скальпель, чтобы спасать жизни. – Он уронил руки на ствол винтовки, лежавшей у него на коленях. Тонкие длинные пальцы чуждо смотрелись на голубом металле. – А что они держат сейчас!

Брюс раздраженно передернулся. У Майка опять приступ самокопания. Черт побери… Хейг же прекрасно знает, что в наемной армии Катанги не принято вспоминать прошлое – его не существует.

– Раффи, – рявкнул Брюс, – ты что, не собираешься кормить своих людей?

– Будет сделано, босс. – Раффи открыл еще одну бутылку и протянул ее Керри. – Держите и постарайтесь не думать о еде. Я сейчас что-нибудь раздобуду.

Напевая, он загромыхал прочь по крыше вагона.

– Три года… А кажется, что вечность прошла, – продолжил Майк, словно Брюс и не прерывал его. – Три года назад я был хирургом, а теперь… – В его глазах отразилась скорбь, и Брюс пожалел его в глубине души, где держал под замком все свои чувства. – Я был хорошим хирургом, одним из лучших. Королевский колледж. Харли-стрит. Больница Гая. – Майк горько рассмеялся. – Представляешь, меня на «роллс-ройсе» возили читать лекции студентам о моей новейшей методике холецистэктомии!

– И что произошло? – Вопрос вылетел сам собой, и Брюс осознал, как близко к поверхности он подпустил свою жалость. – Нет, не говори мне ничего. Это твои дела. Я не хочу знать.

– Я расскажу, Брюс. Я хочу рассказать. Как-то легче становится, когда поговоришь.

«Сначала, – подумал Брюс, – и я хотел говорить, хотел смыть боль словами».

Несколько секунд Майк молчал. Пение внизу становилось то громче, то тише, а поезд все ехал по лесу.

– Десять долгих лет я шел к этому и наконец достиг: любимая работа, заслуженное вознаграждение, жена всем на зависть, прекрасный дом, много друзей… Пожалуй, слишком много – успех плодит друзей, как грязная кухня тараканов. – Вынув платок, Майк вытер затылок – туда не долетал ветер. – Есть друзья – есть вечеринки. А на вечеринке после тяжелого рабочего дня отдохнуть можно только с рюмкой. Своей слабости поначалу не замечаешь, а потом становится слишком поздно, бутылка селится в ящике стола, и работается намного хуже. – Майк обернул палец платком и упрямо продолжал: – Внезапно ты это понимаешь. Понимаешь, когда по утрам у тебя трясутся руки, а на завтрак не хочется ничего, кроме рюмки; когда нужно оперировать, а выпивка – единственный способ, чтобы руки не тряслись. А окончательно это осознаешь, только когда нож дрогнет в руке и из артерии начнет бить кровь, а ты стоишь словно парализованный и смотришь, как она заливает халат и собирается в лужи на полу операционной.