Вспомнив, где брат хранил оружие, я бросился к тайнику.

В нем действительно лежала коробка с пистолетами, а еще я нашел там шкатулку. Некоторое время я возился с замком. Вертел ее и так, и эдак. И вот, наконец, в тишине комнаты раздался тихий щелчок, и крышка открылась.

Я перевернул шкатулку, высыпая содержимое на стол: несколько писем, тетрадь с записями и массивный перстень с буквами «NP».

«Разберусь с этим позже», – решил я, быстро захлопнув шкатулку. Сунув ее за пазуху, я торопливо покинул комнату брата.

2. Глава 1.

В маленьком храме было тепло. Толстые свечи плакали воском, их пламя подрагивало от ледяного воздуха, врывающегося через распахнутые двери, а вокруг витал стойкий запах ладана. Громкий голос батюшки Михаила, обычно навевавший на меня скуку во время воскресных литургий, сегодня наполнял сердце отчаяньем и безысходностью.

Я смотрел на его морщинистое лицо в обрамлении седых, уже реденьких волос, на бледные руки, державшие молитвенник, и чувствовал невыносимую боль внутри.

Он пел об упокоении души моего отца – раба Божьего Петра. Я не мог понять, даже представить, где находится душа в теле человека. Много раз спрашивал об этом Алекса, но тот лишь смеялся надо мной.

– Пошли, Господи, усопшему Петру Гавриловичу Царствия Небесного. Добрый и милостивый был человек! – раздался голос священника.

После отпевания четверо крепких мужиков подняли гроб и осторожно понесли к выходу.

Морозный декабрьский день выдался ясным и безветренным. Пренебрегая горем и смертью, светило солнце, слепя глаза. Белый снег укрывал промерзшую землю глубокими сугробами.

Зябко ежась, поодаль топталась дворня, у зияющей черной могилы собрались немногочисленные знакомые и соседи, время от времени тихо переговариваясь между собой.

За небольшим припорошенным свежим снегом деревянным храмом начиналась кладбищенская ограда. Глядя на крохотную церквушку Успения Божьей Матери, я невольно вспоминал величественный Успенский собор в Москве, в котором я однажды побывал вместе с отцом и Алексом.

Кладбищенский пейзаж всегда навевал на меня тоску, поэтому я стал рассматривать присутствующих: мужчины, женщины, дети – все хотели проститься с покойным Петром Гавриловичем.

Батюшка Михаил читал молитвы тихим, заунывным голосом.

Подойдя к гробу, я поцеловал отца в лоб и одними губами прошептал:

– Обещаю, что когда-нибудь я найду тех, кто сделал это с нами.

Наклонившись, я взял пригоршню мерзлой земли и, разжав пальцы, смотрел, как комья с глухим стуком падают на массивную крышку. Не верилось, что отца больше нет, что в этом роскошном деревянном гробу покоится тело того, кого я безмерно любил и уважал. Вслед за этой горстью в могилу посыпались другие. После чего двое мужиков, быстро орудуя лопатами на трескучем морозе, принялись кидать землю.

Я стоял, словно в оцепенении, наблюдая за тем, как земля сыплется на крышку гроба. Каждый комок земли, падающий с лопаты, вызывал в сердце новую волну боли. Я не мог отвести взгляд от этого процесса, от того, как постепенно терялся последний физический след моего отца.

Люди вокруг шептались, обменивались взглядами полными сочувствия и понимания. Я чувствовал себя одиноким среди них, как будто находился в другом мире, где не существовало ни времени, ни пространства. Все, что имело значение, — это тот момент, когда я прощался с человеком, который был для меня всем.

За моей спиной послышался приглушенный всхлип:

– Бедный Петр Гаврилович, уж таким молодым умер… Бедное дитятко сиротой осталось.

У меня закружилась голова, я пошатнулся и упал бы, но твердая рука на моем плече удержала меня: