Кто-то прислал нам подарок – отправитель не указал имени, а у посыльного был зашит рот и отрублены пальцы. Мы собрались в гостиной, разорвали оберточную бумагу и увидели портрет женщины в белом платье с декольте и венком увядших цветов на голове. Вы стали плакать, дражайшие сестры мои, потому что вместо лица у неизвестной голые кости черепа. А она смеялась, эта женщина, где-то в глубине нашего большого старого дома.

Я спал и видел сон, где смастерил себе крылья, словно у бабочки. Я проснулся, побежал, открыл окно и выпорхнул наружу в надежде навсегда улететь из этого места. Простите, если по-настоящему любили меня, но я не оправдал ваших надежд. Вероятно, сейчас я смогу, смогу… Я упал на садовую дорожку и лежал, словно раздавленный жук. Из моего рта текла кровь, мои зубы были выбиты, нижняя губа порвалась. Собираю силы для крика…

Совершенно обнажённая, гладкая, как леденец, с косматой козлиной головой – вышла из зарослей. Тогда у нас был пикник на полянке, и мы отвернулись, а она постояла и крадучись удалилась. Иной раз я слышу её шаги в пустых коридорах или на больших лестницах. Зачем она приходит? Лишь пыль на страницах давно раскрытых книг знает ответ.

Во всех птичьих клетках лишь скелеты птиц, больше никто не услышит их пения. Сколько ни отгоняй время, бешеного убийцу с ядовитыми зубами, оно всегда возвращается, чтобы истребить самое красивое и нежное. И я смотрю на вас, мои сестры, молодых, живых и радостных, и вижу тени за вашими спинами. Они близко, и вот на щеках ваших поверх румянца проявляются метки страха – кракелюры. Скоро потускнеет, увянет ваша кожа, потухнут глаза, розовые ногти станут черными, плоть ссохнется, и сквозь трещины в ней будут видны кости. Но ещё раньше – надеюсь! – моё сердце превратится в горсть песка – чтобы я не был свидетелем распада.

Приснилось, что все мы котята и играем, и резвимся на лужайке. Мама-кошка хочет перенести нас в укромное место, потому что предчувствует опасность. Однако ещё раньше громадная рука с неба хватает нас одного за другим и бросает в громадное ведро с водой. Мы плаваем, раскрыв маленькие ротики, и глаза наши закрыты. На край ведра садится стрекоза, смотрит на нас радужными фасетками. Мы невозможно милы даже в смерти. Пролейте о нас хоть слезу.

Она кричала и жаловалась, но слов было не разобрать, но я знал, что надо идти и, набросив плащ, вышел из дома в прохладу ночи. У неё не было кожи, и она сказала: идём. По тропкам сада, о которых я даже не подозревал, она привела меня к месту, которого и быть не должно. Мы стояли у обрыва, ожидая, когда приплывёт громадная рыба с печальными глазами. И женщина без кожи прыгнула с обрыва – и рыба заглотила её. Решив последовать за женщиной, я понял, что поздно. Все прошло, обратилось в прах.

Зоя была сама смелая и легла на скамью, и сунула голову в круглую прорезь. Никто не сможет так, а я могу, сказала. Несмотря на мою любовь к ней, я ощутил всесжигающую обиду и освободил верёвку из зажима. Нож гильотины упал, отрезав Зое голову. Лежит голова в корзине, кровь из неё хлещет, а глаза Зоины моргают. Разозлилась старшая сестра, отвела меня в дом и заперла в тёмном чулане, оставив без ужина. Вечером Зоя открыла чулан и дала мне бутерброд с ветчиной. Сказала, что я дурачок, но она все равно любит меня. Кровь, пропитавшая её голубое платье, уже высохла, срез на шее был ровный-ровный. Дав мне свою голову, чтобы я не скучал, Зоя снова заперла дверь чулана и ушла. С головой мы болтали о скальпированных королевах, клубнике в желчи и пуделях на трёхколёсных велосипедах.