– Еще одно послание?

Взгляд Юлиана, по обыкновению, непроницаем.

– Именно. Поскольку тебе удалось выяснить: это он предупредил герцогиню, что она едет прямо в ловушку.

Я вынуждена признать, что Юлиан удивительно ловко сумел обратить незавидную ситуацию к нашей с ним выгоде. К моей выгоде, вернее сказать. Снова он придумал верный способ защитить меня от гнева д’Альбрэ. Однако в этом таится своя опасность: мне остается только предположить, что Юлиан подозревает – герцогиню предупредила я.

А он тем временем добавляет:

– Я позабочусь о трупе.

Я выгибаю бровь и фыркаю:

– С тебя причитается за маловерие.

Он вновь хватает меня за руки.

– Один поцелуй, – молит он. – В знак того, что ты не сердишься.

Хочется отказать ему, но я, по сути, трусиха. Какие отказы, когда он допущен к моим самым опасным секретам! Ужас отравляет мою кровь, когда Юлиан наклоняется и накрывает мои губы своими… Я просто отъединяю свой разум от тела, почти так же, как отъединилась от плоти душа Матюрена. Только так я способна выдержать прикосновение Юлиана.

«Он мне не брат, – твержу я про себя. – Он мне не брат…»

И это еще одна причина, по которой я так отчаянно цепляюсь за свою веру в Мортейна. Если Он и вправду отец мой, значит у нас с Юлианом нет ни капельки общей крови.

Юлиан велит возвращаться в мои покои, а сам остается навести порядок на месте убийства. Я ухожу на чужих ногах, неверной походкой марионетки на ниточках. Чувствую себя выпотрошенной, точно рыба, которую мы ели на ужин.

Когда наконец добираюсь к себе, там никого нет – только девушка с кухни, разводящая на ночь огонь в очаге. Она так торопливо удирает при моем появлении, словно один мой взгляд способен превратить ее в жабу. А может, боится кары за то, что одним со мной воздухом посмела дышать?

Отцу случалось наказывать слуг и за меньшие проступки.

Яркое желтое пламя дышит успокаивающим теплом, и я подхожу погреться, устраиваюсь как можно ближе. Руки еще трясутся, холод, кажется, проник в самые кости, и все мое существо до последней жилочки прямо-таки вопиет: беги отсюда!

Я думаю о душе Матюрена, покинувшей бренное тело. И желаю – да что там, жажду! – такого же освобождения и для себя. Я вспоминаю, как стояла на башне и дышала пьянящей свободой, а ветер нашептывал мне, обещая унести далеко-далеко… Уж не так ли чувствует себя душа, наконец-то избавленная от плотских оков?

В это время входит Тефани. У нее крупные ноги, и ее легко узнать по шаркающей походке. Она коротко кланяется у входа, после чего бросается прямо ко мне:

– Госпожа! Пожалуйста, простите, что я одну вас оставила! Я думала, вы… вы…

Она делает неловкий жест, не находя слов.

Я слишком измотана и душевно разбита, чтобы изображать господское негодование.

– Просто постарайся впредь подобного не допускать.

Она озабоченно морщит лобик:

– Хорошо, госпожа… А вы, часом, не приболели?

– Нет, я лишь устала.

– Но вы вся дрожите! Сейчас вам чего-нибудь горяченького выпить принесу.

Я молча отдаюсь ее заботам. Вручив мне кубок, она откидывает покрывало на постели и принимается греть простыни.

Пока Тефани возится, я стою у камина, потягивая вино и ожидая, чтобы прошла дрожь. Больше всего хочется залезть в ванну, но час уже слишком поздний, и не к чему привлекать лишнее внимание к своей особе. А жалко: кровь Матюрена, поцелуй Юлиана – я чувствую себя невыносимо замаранной…

– Госпожа?

Я поднимаю голову. Тефани держит наготове мой домашний халат:

– Вам раздеться помочь?

– Да, будь добра.

Она ловко и заботливо управляется с моей одеждой. В отличие от Жаметты, Тефани знает свое дело, и ее молчаливое общество устраивает меня как нельзя лучше. Когда она отворачивается убрать мое платье, я иду к столику и открываю украшенную камешками шкатулку. Поставив кубок, достаю из шкатулки маленький хрустальный фиал. Это сонное зелье – прощальный подарок сестры Серафины. Она, конечно, прямо не говорила, но я-то видела, что ей не по нраву решение аббатисы так скоро отослать меня в мир. Серафина знала, что без ее снадобий я там, очень возможно, вообще спать не смогу.