Это сказалось, в частности, на переживании о. Спиридоном приближающейся встречи с последним, Высшим судом и на видениях картин ада.

Прежде всего, нужно еще раз очертить состояние, внутреннее и физическое, в котором находился он к моменту и во время написания своих записок.

В 1926 году он так сильно заболел, что мог уже не вернуться к церковному служению. В тексте записок он неоднократно упоминает о своем болезненном состоянии: «Путь моей жизни на земле приходит к концу»[57], «Жизнь моя висит на волоске…»[58], «Могила уже приблизилась ко мне…»[59], «Я ослабел; здоровье мое пошатнулось»[60].

По всему корпусу его записок рассыпаны многочисленные признания своей греховности и сокрушение об этом. Особенно его удручает немощь собственной воли и духа. Чтобы исцелиться от нее, он принял монашество, но «с этого именно момента все свои прежние грехи еще в тысячу раз больше увеличил в себе». Он буквально бичует себя психологически: «С того дня и по сие время я сделался по своим грехам абсолютным сверхсатанистом, я всю Твою божественную литургию смешивал со злом, со своею греховною жизнью»[61]. «При одном воспоминании о моем прошлом цепенеет дух мой, и я сам для себя бываю невыносимым адом, – констатирует архимандрит и продолжает: – Я ведь с самого своего детства был богохульником… предавался всяким самым гнусным формам разврата, естественным и противоестественным; я всегда лгал, никогда не говорил правды, обманывал всех и каждого, я убийца из убийц, я детоубийца, я деторастлитель, я разбойник из разбойников, я кровосмеситель, я волхв, я чародей, я разрушитель бесчисленных семейных жизней… попратель всего христианского… я в человеческом облике сам диавол»[62].

Такие признания находим у него всюду. Конечно, нужно брать во внимание, что перед нами отчасти типичные (и поэтические) преувеличения, вытекающие из покаянного настроения автора. Сгущенные краски нужны ему для того, чтобы показать молниеносное очищающее действие покаяния, а также безмерность божественного снисхождения. Ср. схожее настроение в гимнах преподобного Симеона Нового Богослова: «Противоестественными делами я превзошел всякое естество и явился худшим бессловесных: всех животных морских и всех скотов земных… поистине сделался хуже гадов и зверей… никто другой не согрешил пред Тобою, как я…» и т. д.[63]

И все же нельзя не понимать, что столь интенсивное сокрушение о своем падении накладывало свой отпечаток на состояние автора. Глядя же на паству, он видел, как ее раздирают внутренние противоречия и как она готова принять антихриста, в силу своей внутренней раздвоенности. Он так описывал ее религиозную неустойчивость и шаткость настроения:

«Одни мои овцы проникнуты теософией, другие оккультными науками, третьи спиритизмом, четвертые рационализмом, пятые социализмом, шестые материализмом, седьмые пантеизмом, восьмые полны тупым безразличием к различению добра и зла, девятые совершенным нигилизмом, а десятые уходят из паствы, становясь в ряды открытых богохульников, и только ничтожное количество остаются преданными Тебе».

Мы знаем из скупых свидетельств современников, что Братство Иисуса Сладчайшего состояло из самых разнородных по настроению людей, более того, частично из людей, пришедших туда из неправославных конфессий. Однако эти люди долгие годы совершали служение ближним, беднякам, находящимся в нужде, и все это под омофором православия. И все же архимандрит Спиридон, боясь, что его подопечные примут «христа мира сего», спрашивал себя в тревоге: «Что же ожидает христиан в будущем? Чем же будет тогда христианство?»