– Зачем?

– Обещай, что выслушаешь меня.

Сергей не стал отвечать. Валентин и так знал, что выслушает.

– Несколько лет назад такой же труп был. Живучий гад. Ты в отпуске был. Все то же самое. Только «тридцать шестой» со мной заговорил. Начал хохотать… И говорить, – голос напарника стал тихим, и Сергею приходилось прислушиваться, чтобы понимать. – Мол, девочка моя кричит, не переставая. Больно ей. Больно и страшно. Что не умирают они. Никто не умирает.

– Какая девочка? – Сергей вдруг живо представил себе, как просыпается в гробу. Эта мысль вызвала острый приступ клаустрофобии.

– Я… я не рассказывал никому. Никто не знает, – на глаза Валентину навернулись слезы. Он громко втянул воздух носом, громко сглотнул. Отвернулся, чтобы не показывать слезы. – Доченька моя. Первая. Ей семнадцать было. С подружками она шаталась возле завода. Домой пришла, все нормально еще было. А утром вышла на балкон. Мы в зале сидели. Смотрю на нее сквозь стекло, а у нее из глаз кровь хлещет. А она улыбается. Я к ней, а она через оградку и вниз головой.

Плечи Валентина затряслись в приступе плача. Сергей вдруг увидел перед собой побитого жизнью старика. К горлу подкатило.

– Я ведь на третьем этаже живу. Она еще мучалась два часа, пока душу не отдала. И эта мразь сказала мне, что она до сих пор мучается. Лицо ей все разбило. Никто так и не узнал, что и она эту заразу подхватила. Даже жена не знала. Не сказал я ей. Один видел, а по лицу потом никто и не понял из-за ран. А мальчик этот – молодой совсем, и двадцати еще не было – начал говорить о ней.

– Ты ведь знаешь, что нельзя их слушать, – выдавил из себя Сергей.

– А откуда он знал про нее? Сопляк ведь совсем был. Не знал он. Не мог знать.

– Может, они залезают в голову. Читают мысли.

– Хватит чушь молоть! – вспылил напарник. – Никто не может читать мысли! Это невозможно.

– Зачем ты это сделал?

– Дослушай. Потом решишь, нужно ли помогать мне. Я ведь старый уже. Давно на пенсию должен был выйти. Сам решил остаться. А что мне дома делать? Старуха померла давно, дочки раз в полгода появляются, будто живут в другой стране. А внуков я, наверное, не увижу. Не хотят они, ни Сашка, ни Валька детей рожать тут. Протест у них такой, у дурех. Будто без них не нарожают. А друзья у меня есть. Даже постарше меня будут. И, что главное, знают они гораздо больше. Васька Жуков – один из авторов протокола «тридцать шесть» – проболтался по пьяни о шахте.

– Какой шахте?

– В которой бог мертвый лежит.

– Чего? – бред напарника заставил Сергея сморщиться.

– Я так же на него посмотрел, – продолжил Валентин. – Я не знаю, что это: метафора или нет. Знаю, что раньше, пока город не закрыли, сюда ездили лечиться самые влиятельные люди страны. Они выкопали шахту, чтобы добраться до источника. А в итоге обнаружили разлагающийся труп.

– Что ты, твою мать, несешь? – прошипел сквозь зубы Сергей.

– Просто помоги мне. Подтверди мою версию.

– Что он сказал тебе? Почему ты… добил его?

– Тарабарщину свою понес. Заклинание.

– Но ведь оно не работает, – Сергей сжал кулаки. – Что? Ты не слышал этих заклинаний никогда? На тебе крест висит? Зачем ты врешь?

– Крестик капитана навел на мысль. Я его в карман сунул, но потом передумал. Решил убедиться сначала, что это тот случай, который нужен. Они ведь боятся крестов. Да, могут повлиять на верующего, но оттого делают это, что боятся. А когда ты ушел, я ему на лбу крест выложил из мусора.

– Ты знал, что он не мертв? Когда я уходил за тележкой.

– Реакция зрачков, хоть и слабая, но была. Я поэтому майора успокоил и ждал, пока ты выйдешь.