Конечно же, основания есть, но они куда более глубоко запрятаны на психологическом уровне, чем об этом пишут многие исследователи.

Премьера в стокгольмском театре состоялась только когда мы нашли эти подлинные основания для убийства.

Ибо главных причин убийства две – политическая и психологическая.

И тогда перед нами – подлинно современный театр.

Для того чтобы это понять, сравните стиль речи

Сальери – выдающегося музыкального деятеля —

и Моцарта – «рядового музыканта»:

Сальери:

«…дерзнул в науке искушенный,

Предаться неге творческой мечты.

Я стал творить…»

Моцарт:

«И в голову пришли мне две, три мысли

Сегодня я их набросал…»

Сальери:

«Нередко, просидев в безмолвной келье

Два, три дня, позабыв и сон и пищу,

Вкусив восторг и слезы вдохновенья…»

Моцарт:

«Нет – так; безделицу. Намедни ночью

Бессонница меня томила…»

(Моцарт хочет показать Сальери свою музыку)

«…Хотелось

Твое мне слышать мненье; но теперь

Тебе не до меня».

Моцарт:

«…играл я на полу

С моим мальчишкой…»

Сальери:

«Ребенком будучи, когда высоко

Звучал орган в старинной церкви нашей

Я слушал и заслушивался – слезы

Невольные и сладкие текли».

Моцарт:

«Представь себе… кого бы?

Ну, хоть меня – немного помоложе;

Влюбленного – не слишком, а слегка —

С красоткой, или с другом – хоть с тобой.

Я весел…»

Сальери:

«Отверг я рано праздные забавы;

Науки, чуждые музыке, были

Постылы мне; упрямо и надменно

От них отрекся я и предался

Одной музыке».

Можно приводить бесконечное число примеров, но уже ясно, что разница

в менталитете Моцарта и Сальери катастрофически огромна. Они словно представляют разные галактики.

Стиль Сальери – это стиль выдающегося деятеля, руководящего работника, который даже наедине с собой говорит так, как будто выступает перед широкой общественностью.

Речь Моцарта – само естество.

Сальери – великий музыкальный жрец, первосвященник, посвященный. Моцарт же во всех внешних проявлениях – рядовой музыкант.

Но весь ужас Сальери в том, что именно моцартовская музыка есть музыка высшего начала, божественного озарения.

И, что еще ужасней, лучше всех это дано понять именно Сальери. Получается, все, что принес в жертву музыке Антонио Сальери – самоотречение, бессонные ночи, отказ от радостей жизни, отказ даже от любви, – оказалось необходимым не для того, чтобы самому создать великую музыку, но только для того, чтобы, воспользовавшись всеми своими знаниями, оценить подлинное величие музыки другого композитора.

Здесь я хочу процитировать блестящую мысль режиссера Юрия Ледермана. Когда мы размышляли на тему о том, кто такая Изора («Вот яд – последний дар моей Изоры») и откуда у Пушкина взялось это имя, Ледерман сказал: «Важно – не кто такая Изора.

Важно еще одно противопоставление.

У Моцарта дар любви – его мальчишка, с которым он „играл на полу“, а у Сальери дар любви – яд».

Но в лице Моцарта одинокий, «осьмнадцать лет» носящий с собой яд Сальери не просто обретает потеряного им ранее Бога.

Он предлагает Богу сотрудничество:

«Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;

Я знаю, я».

И здесь Моцарт произносит самоубийственную для него фразу:

«Ба! Право? Может быть… Но божество мое проголодалось».

Именно в эту секунду (и ни секундой раньше) Сальери принимает спонтанное решение – отравить Моцарта:

«Послушай: отобедаем мы вместе

В трактире Золотого Льва».

И только после того, как Моцарт уходит, Сальери разрабатывает для себя моральное оправдание или, лучше сказать, основание для убийства Моцарта.

Решение принято неожиданно, и к тому же Сальери – не профессиональный убийца, а посему

убийство нужно оправдать