Ожерелье было собственностью нортумберлендских Баллинджеров и уже в течение трех поколений переходило от одной владелицы к другой. Еще совсем недавно оно принадлежало матери Августы: кроваво-красные рубины вперемежку с мелкими бриллиантами, а в центре на подвеске – еще один рубин, очень крупный.

Августа часто надевала ожерелье, это было единственное, что у нее осталось на память от матери: все драгоценности Ричард продал, чтобы купить офицерский чин, – надела и сейчас, аккуратно застегнув замочек. Когда украшение заняло свое место и крупный рубин спрятался в нежной ложбинке на груди, девушка подошла к окну и стала лихорадочно соображать, что же предпринять.

Гарри вернулся домой из клуба вскоре после полуночи и, отослав слуг спать, направился в свое святилище – библиотеку. На письменном столе лежало последнее письмо дочери с подробным описанием успехов в учебе и погоды в Дорсете.

Гарри налил себе бокал бренди и, улыбаясь, уселся перечитывать усердно нацарапанное гусиным пером письмо. Мередит было девять лет, и Гарри очень ею гордился. Она уже доказала, что является серьезной и прилежной ученицей, мечтавшей порадовать отца и добиться больших успехов.

Гарри лично планировал воспитание и образование дочери и тщательно следил за выполнением каждого пункта своего плана. Всякие фривольные штучки вроде рисунков акварелью и чтения романов были им безжалостно вычеркнуты из этой программы. По мнению Гарри, именно столь легкомысленные занятия развивают склонность к романтическим настроениям, которым подвержены большинство юных леди. Он не хотел, чтобы подобные черты проявились и у Мередит.

С девочкой ежедневно занималась гувернантка Кларисса Флеминг, дальняя родственница Гарри, происходившая из обедневшего рода Флемингов. Он находил, что ему весьма повезло с воспитательницей дочери: серьезная достойная дама, типичный «синий чулок», тетя Кларисса полностью разделяла его взгляды на образование, но главное – была в совершенстве подготовлена для преподавания тех предметов, которые он счел необходимыми для Мередит.

Гарри отложил письмо, отпил немного бренди и принялся обдумывать, какие перемены могут произойти в его тщательно налаженной жизни и хозяйстве, если в них вмешается Августа.

Может, он и в самом деле сошел с ума?

Что-то шевельнулось у окна. Гарри, нахмурившись, поднял глаза, но не увидел ничего, кроме тьмы, зато услышал какой-то подозрительный шорох, вздохнул и потянулся за красивой эбенового дерева тростью, которую всегда держал при себе. Лондон не Европа, да и война давно закончена, но этот мир по-настоящему мирным так и не стал, а опыт в познании человеческой природы подсказывал Гарри, что никогда и не будет.

Он встал, зажав трость в руке, потушил лампу, подошел поближе к окну и посмотрел в сад. Стоило комнате погрузиться во тьму, как шорохи усилились и превратились в какое-то лихорадочное царапанье. Кто-то торопливо пробирался сквозь кусты, окружавшие дом.

Через несколько секунд раздался настойчивый стук в окно. Гарри выглянул и увидел фигуру в плаще с капюшоном: сто-то старался что-то рассмотреть сквозь стекло. Вот в лунном свете мелькнула маленькая рука и еще раз постучала в окно, почему-то очень знакомая рука…

– О, черт побери! – Гарри отступил от стены, положил черную трость на письменный стол и, резким сердитым рывком распахнув окно, оперся обеими руками на подоконник и высунулся наружу.

– Ах, боже мой! Как хорошо, что вы еще здесь, милорд! – Августа откинула капюшон, и в бледном свете луны было заметно облегчение на ее лице. – Я увидела в окне свет, обрадовалась, что вы здесь: больше часа ждала вашего возвращения у леди Арбутнотт, – а потом вдруг свет погас.