– Алекс сегодня защитил меня от Маккензи.

– Это я уже слышала. – Фыркает и закатывает большие карие глаза.

– Больше нечего рассказывать.

– Он тебе нравится?

А вот этого я никак не ожидала. Лгу:

– Симпатичный парень, не более.

Катрина смеется и принимается щекотать меня, приговаривая:

– Значит нравится. Он тебе нравится, Алика.

– На свете много симпатичных людей.

– Дело не в этом. Когда ты говоришь про Карраса, твои руки в беспокойстве прихорашивают волосы.

Я изгибаю брови. И что с того, что я трогаю волосы?

– Алекс тебе нравится. Помнишь, как Розингс часто поправляла волосы в присутствии Романа? Это же невербальные сигналы! – И откуда она в пятнадцать обо всем знает? Такая маленькая, а уже сексуально-просвещенная. – Сигнал, которым Розингс намекала на симпатию к герою. А дальше, что было? Ты же помнишь? Она родила от Романа в конце книги!

Чушь какая! Средней Хеймсон надо разграничивать влажные фантазии и реальность.

– Ложись спать, Катрина.

Я не стану обсуждать такие вещи с младшей сестрой. Достаточно того, что она таскает мои романы втайне от всей семьи. Узнав, папа бы выпорол ее за такие вещи. Нахлебаемся мы еще с Катриной.

– Нет. Ну, Алика! – Она не оставляет меня в покое.

Не девочка, а беда. От Хеймсон не продохнуть. Сестра лезет обниматься, душит в своих детских и в то же время крепких объятиях.

– Что плохого в том, чтобы признаться?

Она еще маленькая, наивная. Не понимает многих вещей. Ей еще не разбивали сердце. В Катрине пока пылает огонь, она верит в неземную любовь, в легкость жизни, в то, что она самая-самая любимая всеми девочка, верит в счастливый и красивый брак с единственным и на всю жизнь. В мой мир грез метко стреляет отец. Раз за разом он подбивает мои пушистые крылья, проливая на землю воодушевленную кровь.

Мне нравится тот, кто не должен нравится – это по определению закончится плохо.

– Разве ты не знаешь, как папа отзывается о Каррасах? – никто не должен нас услышать, поэтому шепчу.

Сестра впервые за весь вечер замолкает. Мой вопрос заставляет ее задуматься и оценить объективность ситуации. Какое-то время я жду ответ, но его не следует. Мы засыпаем в тишине.

***

В наушниках песня Майли Сайрус «FU». Я витаю в облаках, в такт отбивая старым кедом по безупречно-отполированном полу школы Рутгерса. Запах чистящих средств не смущает меня. Постукиваю карандашом по наброску портрета, что начала на прошлой неделе и оглядываюсь. Ни души. Пока все проводят время за ланчем, я сбежала в свой собственный мир.

Рисование с детства успокаивает меня. Джес называет это медитацией, она обожает танцевать и говорит, что испытывает нечто похожее на мои чувства (я с ней делилась своими ощущениями). Когда со мной бумага, а между пальцев зажат карандаш, целый мир перестает существовать.

Это совсем не похоже на то, когда я читаю книги. С романами все иначе: они делают меня эмоциональной. Я ругаю героев, проклинаю автора за неожиданный поворот, из-за которого влюбленные расстаются, смеюсь и плачу вместе с ними – это далеко не конечный перечень переживаемых чувств.

Создание изображений на поверхности не отвлекает. Моя голова чиста, когда грифель скользит по листу. Музыку я использую редко, хоть работа с ней и идет веселее.

Прорабатываю индивидуальные особенности черт лица, которое рисую. Человек, чей портрет с каждым штрихом проявляется на бумаге, никогда не увидит его. Это ему не надо. Для него я навсегда останусь невидимкой – четыре года убежденности в этом позавчера пошатнулись.

Одно сообщение и мой мир перевернулся как тогда, когда я поняла –