Подходивший более утилитарно к вопросам розыска министр внутренних дел В. К. Плеве вычеркнул этот пункт. У министра были на то свои основания.

В конце 1901 – начале 1902 гг. из региональных объединений и отдельных народовольческих организаций возникла партия эсеров. ДП отмечал, «что социал-демократы в липе РСДРП с ее комитетом за границей и местными в России и партийным органом „Искра“ получили в лице своих теоретических противников социал-революционеров крупную силу, содействующую достижению ими революционных задач»[104].

Для борьбы с террористической угрозой расширялись административные права полиции, и использовалась провокация как средство предупреждения политических убийств. Хорошо знавший приемы работы тайной полиции Л. Меньщиков отмечал, что существовало несколько категорий агентов-провокаторов[105]. К ним относились агенты-пропагандисты, агенты-типографщики, агенты-террористы и агенты-экспроприаторы, вокруг них группировались революционеры, создавая по воле полиции необходимые улики, что позволяло полиции расправляться с ними в судебном порядке.

Воспоминания Л. П. Меньщикова

Обнаружить печатный станок было мечтой «синего мундира» от юного поручика до седого генерала. Подобная «ликвидация» повышала значимость охранника. «Ликвидация с типографией» – это подарок к празднику, повышение в чине, новый орден. Поэтому, чтобы отличиться таким образом, жандармы стали «открывать» типографии на казенные деньги. Меньщиков отмечал, что охранники и жандармы в одинаковой степени содействовали постановке технических революционных предприятий, но у охранников это выражалось в более скрытых, замаскированных формах, чем у жандармов. У первых типографии ставились с «ведома» секретных сотрудников, а у жандармов почти всегда с «непосредственным участием агента». Это иной раз приводило к скандалам, и ДП настоятельно рекомендовал местным органам организовывать работу так, чтобы наибольшая осведомленность агентуры обязательно сочеталась с наименьшим активным участием ее в легальных предприятиях[106].

Таким образом, Меньщиков усматривал провокацию не в подстрекательстве, а в активном участии агента в революционной жизни.

Как оперативно-тактический прием провокация использовалась полицией для предупреждения преступлений, особенно связанных с террором, и создания недостающих улик при проведении ликвидаций и идеологических диверсий, направленных на дестабилизацию положения. Чем острее был политический кризис и мрачнее политическая реакция, тем масштабнее применялась провокация политических преступлений и наоборот – со стабилизацией обстановки в Праге к провокации прибегают реже. Важным моментом в провокации преступлений была сама личность, ведающая розыском, ее образованность и профессиональная подготовленность. Меньщиков вспоминал, что Зубатов тоже использовал провокацию. Но она имела такой утонченный вид, что оставалась почти незаметной и не принимала зачастую такой явно преступный и даже скандальный характер, как у его учеников и последователей[107].

Но Зубатов и некоторые его коллеги составляли исключение. Проверки ДП свидетельствовали о плохой постановке розыска на местах.

В делах Чрезвычайной следственной Комиссии отложилась «Инструкция по организации и ведению внутреннего (агентурного) наблюдения» 1907 г.[108]

В ней приводится специальный пункт о провокации. Он тем более интересен потому, что инструкция создавалась в период первой Российской революции, когда провокация преступлений стала составной частью правительственного террора