Важно было только одно – внутри меня теперь живет свое, личное, персональное Чудо. И ему суждено явиться на свет.

Девять месяцев спустя.

Роды были тяжелыми. Схватки мучили меня десять часов. Изнурили физически и морально так сильно, что в конце концов я уже была готова на все. Ну или почти что на все...

— Милая, ну никак тут без кесарева, будем резать тебя, — забалтывала мне зубы акушерка, укладывая на койку.

Стиснула зубы, застонала от очередного сильного спазма. — Нет-нет-нет-нет. Я сама. Я сама.
— Риск травмы высокий, — спорила она до последнего. — Я САМА! — закричала, теряя контроль над сознанием.

Дело вовсе не в шраме, или боязни хирургического ножа. Дело в том, что я хочу каждую крупицу боли прочувствовать. ОТ и ДО. Каждый миг. Любую секунду. Даже если в эту секунду мне больно и плохо.

У беременных свои причуды, но я была просто уверена, что вся эта боль родит самое чистое и светлое чувство на свете.

А еще... я почему-то считала себя недостойной этой малышки. Все время ловила себя на мысли, что матерью буду просто ужасной. Поэтому, вероятно, пыталась наказать себя этой болью? Глупость, конечно. Но попробуй упоротой и измученной роженице втолковать разумные вещи.

В любом случае я была просто уверена, что с дочкой все будет в порядке. Будто шестое чувство это твердило.

— Да какое ей кесарево? — строго вопросил врач, наконец зашедший в палату. Ощупал живот. — Она вон, рожает уже. Сейчас вылетит! Люда, страхуй! — скомандовал акушерке.

Почему-то в этот момент стало так смешно. Просто до слез.

— Чего ты смеешься-то, полоумная?! Тужься, давай! — перестраховщица Люда за меня переживала больше, чем я сама.

— Тужусь я, тужусь! — сквозь смех отзывалась.
— Да поздно уже, — хмуро оповестил нас с Людой доктор.

— Как поздно? — от смеха и следа не осталось. Что там случилось? Я даже привстать попыталась, чтобы своими глазами на все посмотреть.

— Родила уже. Что, — буркнул доктор, производя необходимые манипуляции.

Отдувая мокрую челку со лба – я впервые увидела свою девочку.

— П-почему... она молчит? — голос осип, захрипел. В конце концов вовсе пропал.

Доктор шлепнул легонько младенца, и она сразу же завопила на всю палату. Даже на всю больницу. А я счастливо откинулась на подушку и зарыдала в голос. Даже не знаю теперь кто из нас плакал громче.

— Ну понятно теперь, в кого такой голосина, — цокнула Люда, подавая мне девочку на руки. — Как назовешь-то решила, мамаша?

— Решила, — шмыгая носом, я впервые к ней прикоснулась. Втянула запах. — Анюта. Нюра...

— Аню-ю-та, — довольно повторила за мной акушерка. — Красивая у тебя вышла Анюта.

***

— Это не твой там папашка оккупировал двор? — посмотрела на меня одна из новоявленных мамочек с соседней койки.

В палате нас четверо. И у всех есть мужья. Естественно, кроме меня. Ведь с Никитой я давно развелась.

Поэтому девочки считают своим долгом по-отечески за меня переживать. И даже пытались сосватать молодому красивому доктору.

Я напряглась и привстала с кровати.

— Ко мне уж точно никто не может прийти, — отмахнулась, а сердце уже гулко забарабанило. Бах... Бабах... Бах!

Тестов ДНК я, конечно, не делала. Решила, что не имеет значения, кто именно Анюткин отец. Это разве уменьшит как-то мою к ней любовь?

Но, волей-неволей, вглядывалась в малышку, выискивая породистые черты сказочного мужчины, с которым провела одну волшебную ночь.

Порою казалось, что она - его копия. А затем я убеждала себя, что и у донора глаза карие были, а волосы темные. Выбирать его внешность не приходилось, главной тогда была совместимость и высокие шансы.