– Кто в состоянии постичь смысл поступков Джеймса? Я проработал с ним более двадцати лет, но так и не понял толком, что он за человек. Лиллиан… – Филипп несколько раз вздохнул, потом взял мою руку и задержал в своей. – Он ничего вам не оставил. Все свое имущество он завещал брату и сестре.

Я не поняла, что он имеет в виду.

– Но ведь он их ненавидит, – возразила я, высвобождая руку. Атланту и Рея, своих единственных ныне живых родственников, Джимми не переносил. Материально он обеспечивал их, вытаскивал из передряг, в которые они то и дело попадали, и при этом ненавидел. Нет, хуже – презирал. Однажды, поймав на себе странный взгляд Джимми, я спросила, о чем это он задумался.

– Они тебя живьем сожрут, – ответил он.

– Посмотрим! – улыбаясь, отозвалась я. Но Джимми не ответил на мою улыбку.

– Когда я умру, Атланта и Рей спустят на тебя всех собак, каких только смогут. И наймут адвокатов, которые работают за процент.

Очередное упоминание Джимми о смерти мне не понравилось – слишком частыми они стали в последнее время.

– За процент от чего? – уточнила я, продолжая улыбаться.

– От той суммы, которую они отсудят, ободрав тебя как липку, – нахмурившись, объяснил Джимми.

Слушать продолжение я не желала, поэтому замахала руками:

– Филипп сумеет заткнуть им рты.

– Против такой жадности Филиппу не выстоять.

Я не ответила, потому что была согласна с Джимми. Сколько денег он ни давал Атланте и Рею, им всегда было мало. Однажды, когда Джимми срочно вызвали по делу, я застала Атланту в гардеробной, где она пересчитывала мои туфли. Пойманная с поличным, она ничуть не смутилась – уставилась на меня в упор и заявила: «У тебя на целых три пары больше!» Выражение ее лица так напугало меня, что я со всех ног бросилась к себе в спальню.

– Завещал им все? Что именно? – спросила я Филиппа. Я была готова думать о чем угодно, лишь бы не о том, какой станет моя жизнь без Джимми.

– Все свои акции, все дома, недвижимость во всем мире, все авиакомпании – словом, все свое имущество Джеймс завещал вашему деверю и золовке.

Дома, которые то и дело покупал Джимми, я не переносила, поэтому никак не могла взять в толк, что плохого в таком завещании.

– По-моему, перебор со стеклом и сталью, – заметила я, коротко улыбаясь Филиппу.

Он вспыхнул.

– Лиллиан, это очень серьезно! Джеймса больше нет, вас некому защитить, а я вообще бессилен. Не знаю, зачем он это сделал, – Бог свидетель, я пытался его отговорить, но он твердил, что обеспечит вас всем необходимым. Больше мне не удалось вытянуть из него ни слова.

Филипп поднялся и некоторое время молчал, стараясь взять себя в руки. Джимми говорил, что ценит Филиппа за непоколебимое спокойствие – ничто не может выбить почву у него из-под ног. Но на этот раз не выдержал даже Филипп.

Я решительно гнала от себя мысли о будущем, старалась не думать о том, как стану жить без смеха Джимми, без его широких надежных плеч, и выжидательно смотрела на Филиппа.

– Вы хотите сказать, я разорена?

Я с трудом сдержала улыбку: драгоценные побрякушки, которыми много лет подряд заваливал меня Джимми, потянут на несколько миллионов.

Филипп глубоко вздохнул.

– В некоторой степени. Он завещал вам ферму в Виргинии.

– Ну вот, уже кое-что, – подхватила я, но сразу оборвала свою ироническую фразу и стала ждать продолжения.

– После того как я составил по его просьбе завещание, я, нарушив этику, отправил кое-кого в Виргинию – выяснить, что это за ферма. Там… было не на что смотреть. Это просто… – Он на мгновение отвернулся, и я услышала, как он цедит сквозь зубы: «Скотина!», но не подала и виду, потому что ничего не желала знать. Когда он снова повернулся ко мне, его лицо было деловитым. Он взглянул на часы – те самые, которые, как я знала, ему подарил Джимми, стоившие больше двадцати тысяч долларов. Мне принадлежали часы той же марки, но поменьше размером и поизящнее.