Контраст между сухим тоном Аннабель Тредуэй и печалью, которая окутывала ее, словно облако, позволил Пуаро сделать вывод, что ее причина не имеет отношения к смерти деда.

Потом ее манера изменилась, в глазах что-то сверкнуло.

– Люди переживают гораздо меньше, когда нас оставляют старики, а это ужасно несправедливо! – с неожиданной страстью сказала она. – «У него в жизни были хорошие моменты», – говорят они, как будто подобные слова делают потерю не такой тяжелой, в то время как в случае, когда умирает ребенок, все считают его уход самой страшной из трагедий! Вам не кажется, что это несправедливо, мистер Пуаро?

Казалось, слово «трагедия» эхом отразилось от стен комнаты. И если бы Пуаро потребовалось описать сущность своей гостьи, он выбрал бы именно это слово. Теперь же, когда оно прозвучало, он почувствовал что-то вроде облегчения.

Он не сразу ответил, и мисс Тредуэй покраснела.

– Когда я говорю о смерти старых людей и о том, что никто о них не переживает… ну я не имела в виду… я говорила о совсем, совсем старых людях. Дедуле было девяносто четыре года, а это намного больше, чем… Надеюсь, я вас не обидела?

«Так, – подумал Пуаро, – иные дополнительные заверения вызывают большую тревогу, чем исходные слова, смысл которых человек пытается сгладить». Не будучи до конца честным, он сказал мисс Аннабель Тредуэй, что не обиделся.

– А как вы уничтожили письмо? – спросил Пуаро.

Она опустила глаза.

– Вы бы предпочли не рассказывать?

– Обвинение в убийстве – не ваше, но чье-то – заставляет меня нервничать, и мне трудно отвечать на вопросы.

– Я понимаю. Тем не менее я бы хотел знать, как вы избавились от письма.

Она нахмурилась.

«Alors!»[11] – подумал Пуаро, и морщина между бровями мисс Тредуэй стала еще заметней. Так открылась одна тайна. Привычка хмуриться появилась у нее уже очень давно. И доказательством тому служила глубокая морщина на лбу.

– Вы сочтете меня глупой и суеверной, если я вам расскажу, – проговорила она и поднесла платок к верхней губе. Она не плакала, но ожидала, что скоро потекут слезы. – Я взяла ручку и принялась зачеркивать каждое слово до тех пор, пока письмо стало невозможно прочесть. Каждое слово! И точно так же я поступила с вашим именем, мистер Пуаро. А потом я его разорвала на кусочки и сожгла.

– Три различных способа уничтожения. – Пуаро улыбнулся. – Я впечатлен. Мадам Рул и Джон Мак-Кродден действовали не столь тщательно, как вы, мадемуазель. Я хочу задать вам еще один вопрос. Мне кажется, что вы несчастливы и, возможно, напуганы?

– Мне нечего бояться, – быстро ответила она. – Я уже говорила вам, что невиновна. О, если бы меня обвинили Линор или Айви, я бы знала, как их убедить. Я бы просто сказала: «Клянусь жизнью Хоппи», и они бы сразу поняли, что я говорю правду. Конечно, они и без того знают, что я не убивала дедулю.

– Кто это – Хоппи? – спросил Пуаро.

– Моя собака. Он такое милое существо. Я бы никогда не смогла поклясться его жизнью и солгать, мистер Пуаро. Его невозможно не любить. – В первый раз с момента своего появления Аннабель Тредуэй улыбнулась, и тяжелая пелена печали слегка развеялась. – Я должна к нему вернуться. Вы посчитаете меня глупой, но я ужасно по нему скучаю. И не боюсь, честно. Если человек, приславший письмо, не захотел подписаться собственным именем, это ведь не может быть серьезным обвинением, правда? Просто глупая шутка, и я очень рада, что мне удалось с вами поговорить и все выяснить. А теперь мне пора идти.

– Пожалуйста, мадемуазель, подождите немного. Я бы хотел задать вам еще несколько вопросов.