Две недели спустя Сара и Люк встретились за ужином. Оба имели довольно необычный график работы, оба знали, как сильно зависит от них остальная команда, хотя Сара понимала, что не решает вопросов жизни и смерти в отличие от Люка – и наплевать, каким отчаянно-важным делом по мнению ее коллег-актеров является театр.
Между ними завязалась искренняя дружба, которая определенно начинала переходить в романтические отношения, как вдруг однажды вечером Сара открыла дверь своей маленькой квартирки и увидела на полу телеграмму, извещающую о внезапной болезни сестры и о том, что вдовствующей матери нужна помощь. Долгое путешествие домой перенесло Сару из мягкого лондонского лета в промозглую новозеландскую зиму. Далее последовала смерть сестры, а вскоре после этого – то ужасное, неотвратимое утро ранней весны[1]. Утро начала войны. Миссис Уорн порадовалась, что Сара теперь дома – вдали от ужасов, с которыми, несомненно, столкнется Лондон, хотя самой Саре ничего не хотелось так сильно, как внести свой вклад в оборону города, который она обожала.
Сара и Люк продолжили общаться на расстоянии – обмениваясь длинными откровенными письмами, полными дружеского тепла и крепнущего взаимопонимания. В переписке Люк оказался гораздо более открытым человеком, чем при личных беседах.
В течение следующего года от Люка пришла лишь пара открыток – он служил в военном госпитале недалеко от линии фронта, и Сара сильно за него беспокоилась, поскольку месяцы тянулись, а новости с каждой неделей становились все мрачнее. Наконец появился проблеск надежды, и Сара, естественно, очень обрадовалась, когда командование сочло, что британский врач, несущий службу в Северной Африке, будет полезнее при сопровождении контингента раненых новозеландских военнослужащих, чем при переводе в Англию. Прибыв на место, он должен отработать шестимесячный срок в больнице, которая занимается пострадавшими на войне. И этой больницей из всех возможных оказалась именно та, где работала Сара!
Первые несколько недель в Маунт-Сигер показались Люку чрезвычайно трудными. Его не пугали рабочая нагрузка, устаревшее оборудование, ветхие корпуса или протекающие крыши, которые преследовали главную медсестру в ночных кошмарах, – все это выглядело пустяками по сравнению с палатками полевого госпиталя, в которых он работал последние месяцы. Он расстраивался из-за того, что не до конца исполнил свой долг. Множество его институтских друзей работали в полевых условиях, большинство коллег-медиков выхаживали раненых солдат на поле боя или оперировали в ужасной обстановке Лондона, Бирмингема, Глазго, когда после ночных налетов пострадавших привозили волна за волной. Люку хотелось быть в гуще событий и приносить пользу. Свой первый месяц в Новой Зеландии он провел в полнейшем унынии, пока Розамунда Фаркуарсон его не встряхнула:
– Прекратите занудствовать, доктор Хьюз!
Люк как раз просматривал свои записи перед обходом палаты и не сразу сообразил, что проворчал что-то вслух насчет «этого проклятого захолустья». Он никак не ожидал подобной реплики от работницы регистратуры – независимо от того, насколько интересной штучкой воображала себя мисс Фаркуарсон.
Никогда не умеющая себя сдерживать, если ей было что сказать, Розамунда поделилась с ним своим мнением по этому поводу:
– Мы все хотим внести свой вклад, но не у каждого получается стать героем просто потому, что он об этом мечтает. Даже у таких, как вы, с вашим чистым белым халатом и лондонским дипломом. Да, вы, вероятно, могли бы приложить руки и где-нибудь в другом месте, но неужели вы думаете, что ваши друзья там, которые выкладываются по полной, осудили бы вас за то, что вы получили передышку? Какими бы они тогда были друзьями? Это не по-товарищески. Забота о раненых бойцах – здесь или где-то еще – это часть общего дела. И кстати, – добавила она, вскинув четко очерченные брови и улыбнувшись тщательно накрашенными губами, – мы, новозеландцы, можем ворчать из-за того, что торчим в этой дыре, когда повсюду полыхает война, но вы скоро поймете, что нам не слишком-то нравится, когда помми