– Вы, кажется, повредили руку, миледи, – сказал Роберт.

Женщина торопливо поправила браслет.

– Повредила? Ну, это уж слишком сильно сказано! Просто у меня такая кожа, что синяки появляются на ней от малейшего прикосновения.

Она продолжила игру, но сэр Майкл, встревоженный, поднялся из кресла и, пройдя через всю комнату, подошел к жене.

– В чем дело, Люси? – спросил он. – Как это случилось?

– Господи, ну какие же вы оба глупые! – засмеялась леди Одли. – Устраиваете шум из-за пустяка! Понимаете, я ужасно рассеянная, и несколько дней назад, играя лентой, я обвязала ею руку так туго, что, когда я дернула ленту, здесь, на запястье, остался синяк.

«Миледи – сущее дитя, – подумал Роберт Одли. – Выдумывает всякие истории, нимало не заботясь о правдоподобии. Кожа только-только начала менять цвет, значит, синяк появился не несколько дней назад, а намного раньше».

Сэр Майкл приподнял могучей рукой тонкое запястье.

– Ну-ка поднеси свечи, Роберт, – попросил он.

Нет, здесь был не один синяк, а четыре слабые красные отметины, какие могли оставить четыре пальца сильной руки, которая слишком грубо дотронулась до изящного запястья. Впрочем, узкая лента, затянутая слишком туго, тоже могла оставить подобный след, и миледи продолжала настаивать на своем, пеняя на собственную рассеянность.

Но Роберт заметил: поперек одной из слабых отметин пролегло чуть более темное пятно – тоже красное, – и было похоже, что на один из тех сильных пальцев, что так безжалостно погрузились в нежную плоть, было надето кольцо.

«Миледи лжет, – подумал Роберт. – Не верю я в историю с лентой».

Он пожелал родственникам доброй ночи и простился с ними в половине одиннадцатого вечера.

– Я уеду отсюда первым же утренним поездом, – сказал он в дверях. – Если Джорджа нет на Фигтри-Корт, поеду в Саутгемптон, а если его нет и там…

– Что тогда? – спросила миледи.

– Тогда, надо полагать, с ним действительно случилось нечто необъяснимое!

В гостиницу Роберт пришел совершенно подавленный.

– Сколько волнений из-за этого дуралея! – проворчал он, запираясь у себя в номере. – Но, как бы там ни было, если завтра я не обнаружу его у себя дома, я перерою весь мир, чтобы найти его!

Для Роберта Одли, человека по природе флегматичного, решительность была скорее исключением, чем правилом, но, уж если он на что решался, он шел к намеченной цели с бульдожьим упрямством.

Ум у него был ленивым, и лень мешала ему думать о полудюжине вещей одновременно, не останавливаясь ни на чем по существу, – такова манера людей куда более энергичных, чем наш герой, – но этот же ум делал его удивительно проницательным в тех случаях, когда что-то привлекало его внимание всерьез, и уж тогда ничто, даже самое малое, составлявшее часть этого «чего-то», не ускользало от него, Роберта Одли.

Чопорные судьи могли вышучивать его, а преуспевающие адвокаты, упоминая о нем, пожимать плечами – для меня несомненно одно: возьмись он хотя бы раз провести в суде какое-нибудь дело, он бы порядком удивил вельмож от юриспруденции, недооценивших его способности.

Роберт Одли вернулся на Фигтри-Корт ранним утром следующего дня.

Канарейки по-прежнему безмятежно заливались в комнатке, служившей спальней Джорджу Толбойзу. В апартаментах царил идеальный порядок – его наводила миссис Мэлони, уборщица Юридических корпораций. Ни сдвинутое кресло, ни откинутая крышка ящика для сигар – ничто не говорило здесь о присутствии Джорджа Толбойза.

Роберт внимательно осмотрел каминные доски и столы – надежда уже стала покидать его, – быть может, Джордж где-нибудь оставил письмо или записку.