«У нас в доме – семнадцать свободных спален, – писала молодая леди торопливым почерком, за которым проглядывало ее негодование, – и все же, дорогой Роберт, ты со своим другом приехать не сможешь: миледи вбила себе в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы принимать визитеров (хотя, поверь, она не больнее меня, а ведь я-то совершенно здорова!), и никаких заезжих джентльменов (грубых и неотесанных мужчин, по ее словам) ей в доме не нужно. Пожалуйста, извинись перед своим другом мистером Толбойзом и передай ему, что папочка надеется свидеться с вами во время охотничьего сезона».

– И все-таки жеманство миледи не закроет нам дороги в Эссекс, – решительно заявил Роберт, скручивая письмо в жгут, чтобы разжечь им свою большую пенковую трубку. – Вот что мы сделаем, Джордж. В Одли есть премиленькая гостиница, и места для рыбной ловли там – отменные. Съездим туда на недельку. Рыбная ловля лучше, чем охота: лежи себе на бережку да знай поглядывай на леску, и все дела. Что много наловишь, не ручаюсь, но что удовольствия получишь на целый год – даю гарантию.

С этими словами он поднес скрученное письмо к каминной решетке, но потом передумал и, разгладив скомканный листочек, задумчиво промолвил:

– Бедная малышка Алисия! Она не заслужила, чтобы с ее письмами обращались так жестоко.

Он положил письмо в конверт и бросил его в ящик письменного стола, на котором было написано «важное». Бог знает, каких только диковинных бумаг не было в этом ящике, но не похоже, любезный мой читатель, чтобы там хранилось что-либо, представляющее сколько-нибудь значительную ценность для юридической практики. И если бы кто-то в эту минуту сказал молодому адвокату, что столь заурядная вещица, как короткое письмо его двоюродной сестры, станет в один прекрасный день звеном ужасной цепи улик – он медленно выкует ее в том единственном уголовном расследовании, к которому будет иметь отношение, – то очень может быть, что брови мистера Роберта Одли взметнулись бы на сей раз чуть выше обычного.

Молодые люди покинули Лондон на следующий день, прихватив на двоих один чемодан, одну удочку и одну снасть, и поехали в Одли – беспорядочно раскинувшуюся, старомодную деревушку, быстро приходящую в упадок. Они подоспели как раз ко времени, когда в местной гостинице «Солнышко» можно было заказать добрый обед.

Поместье Одли-Корт – три четверти мили от деревни – располагалось, как я уже упоминала, глубоко в лощине, со всех сторон его окружал прекрасный строевой лес. Дойти туда можно было только по проселочной дороге, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. Для столь яркой личности, как бывшая мисс Люси Грэхем, поместье, несмотря на его деревенскую прелесть, было довольно скучным местом. Однако баронет, в неизбывной щедрости своей, превратил жилые комнаты старого серого строения в маленький дворец для своей молодой жены, и леди Одли была счастлива, как ребенок, задаренный новыми дорогими игрушками.

Где бы она ни появлялась, она, казалось, изливала вокруг себя потоки счастья и солнечного света. Так было прежде, так было и теперь. Мисс Алисия не скрывала своего презрения к легкомысленности и ребячливости мачехи, и все же Люси – леди Одли – любили больше и восхищались ею чаще, чем дочерью баронета, ибо в самой ее ребячливости было то очарование, против которого немногие могли устоять. Прекрасное лицо леди Одли осеняла невинность, присущая лишь ребенку. Ей было двадцать лет, но давали ей не более семнадцати. Читать она не любила, учиться чему-либо терпеть не могла. Одиночество она также не выносила и предпочитала либо выезжать в свет, либо коротать время в обществе Фиби Маркс, возлежа на софе в своей роскошной гардеробной и обсуждая с горничной, какое платье надеть к обеду, или, усевшись на бархатные подушки, болтать с ней обо всем, что взбредет в голову, положив рядом шкатулку с драгоценностями, без конца пересчитывая их и любуясь дарами сэра Майкла.