Час спустя я уже выходил из квартиры своего начальника с официальным отпуском в кармане и поспешно направлялся на улицу Пуасоньер. Очутившись у себя в комнате, я торопливо сунул в дорожный швейцарский мешок, с которым я всегда совершал экскурсии по горам, немного белья и, собравшись с духом, вынул из ящика письменного стола деньги Кристини. Они были мне необходимы, так как мои средства были крайне скудны и даже всего моего жалованья скромного чиновника не хватило бы на первые шаги в предпринятой мной задаче.

Желая спрятать деньги, я хотел вынуть из кармана бумажник. Его там не оказалось, и я тут же вспомнил, что несколько дней назад, когда я был у Монпарно, Софи, шутя, вытащила его у меня из кармана и затем по рассеянности забыла отдать. В бумажнике, кроме бумаг, удостоверяющих мою личность, и визитных карточек, ничего не было, и потому я отнесся к его исчезновению довольно равнодушно. Но это обстоятельство навело меня на мысль о полнейшем отсутствии в моих руках какого бы то ни было доказательства моего нового социального положения. Не рискованно ли было пускаться в дорогу и начинать дело, не имея при себе ни одного документа на имя Падди Вельгона? После минутного размышления я решил, что это поправимо, и, сняв с двери его визитную карточку, положил ее себе в карман. В случае надобности она меня может выручить.

Таким образом, приняв все меры предосторожности, я покинул свою комнату, не преминув заявить хозяйке, что уезжаю на некоторое время в отпуск к заболевшему родственнику в Геную.

Было уже совсем темно. Я прошел несколько шагов пешком, свернул на Avenue de la Gare и, взяв извозчика, велел везти себя в одну из гостиниц, где храбро внес свое имя в книгу для приезжих: Падди Вельгон!

На следующее утро, еще не было пяти часов, как я уже входил на Южный вокзал. Первый поезд не останавливался в Мескле, и мне пришлось взять билет до Тине, откуда я должен был совершить довольно длинное путешествие пешком. Это меня нисколько не смутило, и, отойдя от кассы, я поспешил выйти на перрон.

Уезжающих, благодаря раннему часу, было немного. Около вагонов, в ожидании отхода поезда, стояла, разговаривая, группа кондукторов. Я подошел к ним.

Перекинутый через плечо мешок, высокие дорожные сапоги и толстая железная палка придавали мне вид туриста, благодаря чему я легко вмешался в разговор.

– Хорошими делами занимаются тут у вас на южных дорогах, – пошутил я. – Людей уж убивать начали!

– Это было как раз на моем дежурстве, – ответил один из кондукторов. – Я сопровождал поезд. Подумать только, что я разговаривал с этим несчастным минут за двадцать до того, как его убили!

– Это удивительное преступление, – сказал я. – Говорят, будто он сидел в вагоне совершенно один и убийца не имел никакой возможности пробраться к нему во время пути.

– Что тут говорить, все равно ничего не узнаете, – глубокомысленно произнес кондуктор. – Ясное дело: раз его убили, значит, кто-нибудь вошел. Но каким образом? Где? Во всяком случае, не до Малоссены, так как я сам был у него в вагоне и он еще угостил меня сигарой. В Малоссене тоже никто в вагон не входил. Говорят, кто-нибудь мог забраться с другого пути. Ерунда! Тут же был весь станционный персонал, на другой стороне платформы жена начальника станции, дети, народ. Кто-нибудь да заметил бы. А никто ничего не видел! Следовательно… – Он плюнул в сторону и вызывающе взглянул на собеседников.

– Вы правы, – подтвердили мы, – это что-то непонятное.

– Тем не менее его здорово потрепали! – заметил другой кондуктор.