С Еремеевой он регулярно виделся на уроках, но она вела себя совсем буднично, словно они вместе не открывали никакой тайны и не переживали никакого чуда. Она даже на вопросы про котёнка отвечала скупо и однообразно. Толстый «ашка» несколько раз на переменах из-за угла грозил кулаком, но близко, особенно если Еремеева с портфелем была неподалёку, не подходил.

Но вот наконец настали долгожданные выходные, и утро субботы началось для Димки со слова ПРЕМЬЕРА. Оно его разбудило.

Словно какая-то пружина – или нет, словно стая разноцветных птиц, разом взлетевшая в его груди, – вытолкнула Димку из кровати даже раньше, чем он обычно вставал в школу. Сна не было ни в одном глазу!

Птицы в его груди щебетали, прыгали и порхали, и от движения их ярких крыльев словно было холодно внутри. Словно там была пустота, от которой становилось слегка тревожно, и эту пустоту надо было заполнить. Но ничто кроме вечернего представления в цирке её заполнить не могло!

Что Димка только ни делал: пытался играть на планшете, смотреть телевизор, даже читать книжку. Ничто в нём не убавляло предвкушения ПРЕМЬЕРЫ, и к вечеру, когда позвонил дядя Костя и пришла пора собираться, у него подрагивали пальцы так же, как, наверное, дрожали крылья у разноцветных птиц внутри его груди.

Пока они с мамой ехали на машине к цирку, он просто извёлся. Ему казалось, что автомобили вокруг ползут чрезвычайно медленно. Вдобавок пошёл дождь, и в сумерках машины стали напоминать ленивых красноглазых кроликов, которые, будто нарочно, едва двигались.

Успокоиться Димка не смог, даже когда дядя Костя в красивой малиновой униформе[15] с серебряным позументом встретил их в фойе[16] и провёл на места во втором секторе. Димка был настолько возбуждён, что, увидев несколькими рядами выше Еремееву, замахал ей руками, подавая знаки прямо через ряды гудящих зрителей. Мама его одёргивала, а Еремеева делала вид, что не замечает, но потом всё же кивнула.

Наконец погас свет и начался тот самый фейерверк, которого Димка так ждал и жаждал. Это был фейерверк из света, огней, восхищения, удивления и немножко страха! Фейерверк из красок и весёлости!

Но тигры!.. Тигры и львы запомнились Димке больше всего. Они текли по арене. Они были похожи на волны, какие он видел, когда ездил на море и бабушка водила его смотреть шторм. Они были гладкими и сильными, и среди золотой бури их тел скользил человек, который был счастлив и горд ими. И Димке стало ясно как день: они тоже счастливы тем, что в их золоте купается такой человек!

Но и после представления фейерверк Димкиных чувств до конца не погас, потому что, когда отгремели трубы оркестра и аплодисменты, дядя Костя взял за кулисы его и согласившуюся пойти с ними Еремееву.

Димке показалось, будто он здесь уже бывал. Сначала он не понимал, что ему кажется знакомым, но потом узнал запах: пахло опилками, зверями, немного пылью и конфетным ароматом пудры – совсем как в том сне. Почувствовала ли это Еремеева, было непонятно – виду она не подала и с серьёзным выражением лица слушала всё, что рассказывал дядя Костя, и осматривала всё, на что он показывал.

Вокруг кипела жизнь. Люди в такой же одежде, как у дяди Кости, туда-сюда носили разные сундуки и предметы, названия которых сложно было запомнить с первого раза. Димке удалось затвердить только «перш»[17] и «шамберьер»[18]. В гримёрные[19] заходили принцессы в блёстках и платьях, на которые даже Еремеева бросала заинтересованные взгляды, а выходили обычные девушки в куртках и с сумочками, и только в глазах у них оставался сказочный блеск. Тётенька с целой связкой морковок вела огромного слона с голубеньким бантом на хвосте, силачи несли какую-то штуку. Но вдруг Димка остановился словно вкопанный: со старой афиши на стене на него смотрел тигр Мартин, и казалось, ещё немного – и он что-то скажет.