Спецгость Колька, в свежевыглаженной рубашке, прилизанный – уши врозь, – нарезал хлеб, под бдительным оком Оли стараясь брать потоньше, «покультурнее», равно как и сохранять серьезный вид. Сама надзирательница тоже хлопотала, помогая любимому отчиму накрывать на стол. Они никак не могли согласовать место для супницы.

Ох уж эта супница! Толстая, поповского фарфора, румяная – вопиющий символ всего самого бабско-мещанского, что только можно вообразить! К тому же в ней имел место борщ, сваренный лейтенантом Акимовым собственноручно, из кости, добытой в результате специальной операции на таинственном рынке у «секретного» мясника.

Да ни одна коммунальная кухня не видала такого священнодействия, которое развел Палыч! Соседки, которые пытались сделать ценные материнские или сестринские – зависит от возраста – замечания насчет того, как «правильно» готовить, натыкались на ледяное молчание и, смущаясь, замолкали. Акимов, человек по натуре мягкий, в деле варки борща держался своей линии и был непоколебим.

Сам лейтенант, заметно пополневший, округлившийся, упакованный в фартук, вызывал у Кольки тихое желание расхохотаться. Что ж это делается, граждане, каких людей теряем! Этот вот, который неоднократно рассказывал про твердость мужского характера и умение настоять на своем, вот уж целый год бегает по очередям да рынкам, добывая провизию, хлопочет на кухне, стирает, выжимает и гладит, варит как заведенный борщи-холодцы, моет полы и посуду… тьфу!

Последнее Кольку веселило и в то же время задевало особенно сильно, поскольку этот вид трудовой деятельности он просто презирал, его даже мама не могла заставить заниматься женскими делами. К тому же и Ольга теперь совершенно не стеснялась помыкать Палычем. В общем, обабился лейтенант. (Тот факт, что и отец Кольки не чурался никакой домашней работы, парень, когда требовалось, забывал – это другое.)

И вот теперь все вроде готово, а Палыч все суетится, находя поводы для хлопот, то запаковывая букет в газету, то распаковывая. Между прочим, шикарный букет, не без зависти отметил Колька, где это он его осенью раздобыл? Надо бы выяснить, Ольга не преминет привести в пример данное геройство отчима.

Колька попробовал выяснить, когда вышли перекурить на лестницу, так как отцу семейства в комнатах дымить не положено. Хитрый Палыч папиросой-то угостил, но ни источников, ни цены шикарного подарка не раскрыл. Пожарский затаил обиду, не ведая, что дело обстояло проще: лейтенанту неловко было признаться, что букет добыл не он, а капитан Сорокин. Заезжая по делам в город, воспользовался служебным положением и добыл эту ботанику в цветочном на Петровке. И деньги от подчиненного наотрез отказался брать:

– Иди уж, молодожен ситцевый, не сверкай фотокарточкой.

Сержант Остапчук, таинственно подмигнув, протянул газетный кулек, в котором безошибочно угадывался силуэт заветной тещиной бутылки.

Акимов начал отнекиваться, но старший товарищ немедленно успокоил:

– Ни-ни. Не первач, а краснорябиновая настойка, легкая, как облачко. Ее же и монахи приемлют. Дают – бери.

Эта рубиновая красота, налитая в фамильный графин, скромно сияла теперь в надлежащем месте стола, рядом с компотом.

Как бы ни был саркастически настроен Колька, даже он не мог не признать, что стол получился на ять. Скатерть белоснежная, снежно же хрустящая, салфетки сложены красивыми конусами, возвышаются, как ослепительные айсберги. Сияет в кольцах аппетитного лука масляная селедка, соленые огурчики, явно хрустящие, нагоняют полный рот слюны. Преет, заботливо укутанная в шерстяное одеяло, целая кастрюля картошки – не мороженой, не зеленой, а с рынка, белотелой, рассыпчатой. И как же она будет красоваться, кокетливо посыпанная порубленным подрумяненным лучком…