Я опомнилась, забрала руки.

– Не ходи на реку, Маша! – кричит Оля. – Глупая, как ты не понимаешь?! Нельзя!

Я хлопаю глазами: что стряслось? Что может быть страшного в родном поместье? И в нашей речке, в любимом мелком месте Оли!

– А сама-то, сама! – дуюсь я. – Ты же ходила туда поутру воскресенья! Твои волосы были мокрые, я видела!

– Ходила… – шепотом говорит она.

– Ну вот, и я пойду!

– Не пойдешь, – вновь возражает сестра. – А если вздумаешь ослушаться, я тебя запру!

Последнее лето, когда она была жива. Через два месяца на той самой речке я встречу Алексея. Я ненавидела запреты. Я ненавижу воду. С тех самых пор.

– Я тоскую, ангел мой, – тихо сказал Алексей.

Он потянулся ко мне, стало общим наше дыхание, я приставила указательный палец к его губам и, хмыкнув, шепнула:

– Это весна рождает твой сплин, мой князь.

Милевский беззвучно рассмеялся и, быстро поцеловав мою ладонь, вернулся на своё место. Я же вновь выглянула на улицу.

Может ли что-то красотою сравниться с родным краем? Тонкие березы, пышные вечнозеленые ели, осины и липы, клен и ясень. Набухли почки на тонких ветках, вот-вот спадет шелуха, нежные листья потянутся к свету, и проснется жизнь.

С обеих сторон дорогу провожали деревья, и солнце догоняло коляску, просачиваясь сквозь ветви. Пели птицы, где-то совсем рядом стучал клювом трудяга-дятел, трещали под копытами сухие ветки, Федор понукал лошадей. Глухо стучали копыта по мягкой земле.

Я увидела их у края дороги – белое поле первых лесных цветов.

– Федор, остановись! – громко выкрикнул князь. – Желаешь размять ноги? – улыбнулся он.

– Желаю, – я не стала лгать.

Милевский знал меня как никто другой.

Алексей вышел первым, подхватил меня на руки, помогая спрыгнуть на землю. Я поблагодарила его и подошла к ковру из подснежников. Присела, чувствуя, как касаются рук хрупкие, нежные лепестки. Погладила головку тонкого, как нить, цветка и закрыла глаза, прислушиваясь лесу: птицы пели на разные голоса.

Я почти дома. Усадьба Шуваловых всего-то в паре деревень в сторону Твери. Заколочены ставни, заперты двери, и зарос мамин сад. Теперь это владения князя.

Засвистел совсем рядом соловей.

– За тобой, – подсказал Алексей. – Надо же, какой смелый.

Я повернула голову – маленький серый комочек сидел нахохлившись почти у самой земли и самозабвенно рассказывал своей паре о чувствах. Неторопливая мелодия то замирала на высокой ноте, то опускалась ниже, и тогда в этой весенней песне любви появлялись щелкающие, словно бы рокочущие звуки.

Вздрогнула земля. Птица испуганно смолкла, и всхрапнули лошади. Небольшой конный отряд догнал наш экипаж.

– Merde!* – сквозь зубы выругался князь. – Как в воду глядел...

Белая лошадь остановилась совсем рядом. Дмитрий спешился, тяжелые кожаные сапоги его громко ударились о землю. Я сорвала цветок и, поднявшись с колен, поклонилась царевичу.

– Bonjour, Alex, – поздоровался он с князем и, не дожидаясь ответа, встал напротив меня.

– Поднимите голову, mademoiselle! – приказал он. – Я хочу видеть ваши глаза.

Я послушалась, прямо встречая тяжелый взгляд.

– Какая приятная и неожиданная встреча, князь, – заявил Дмитрий, улыбаясь лишь мне.

Я видела царевича на портретах, царственный мальчик давно превратился в мужчину и носил усы, совсем как его отец. Но ни одна фотография не в силах была передать той смеси силы, безумия и боли, что таились в прозрачных глазах.

– Представь меня своей спутнице, – распорядился Дмитрий.

– Мария Михайловна, – холодно сказал Алексей. – Мой секретарь.

Солнце скрылось за тучами, поднялся ветер – зашумели кроны деревьев.