– Молодец, что выжил. И фрицам врезал.

– Двоих уделал, – с трудом приходя в себя, сказал я. – Или наповал, или – калеки.

– Эх, Лешка! Играешь со смертью. Не надо было с фрицами связываться.

– Не хотели мы стрельбы, – оправдывался я. – Немцы внезапно появились, мы возле крайнего дома стояли. Хотели убежать, а они уже в нас целятся. Пришлось стрелять. Жаль, парень погиб. Так получилось.

– Ладно, иди полежи. Успокойся.

Ребята сидели в шалаше, наскоро срубленном из сосновых веток. Какой шалаш спасет от дождя, который уже падал вместе с мокрыми хлопьями снега! Разожгли небольшой костер, который без конца гас. Мне сунули кружку горячей воды, снова расспрашивали, как все получилось.

– Жалко парня, – сказал механик танкетки.

– Ты бы пошел, тебя бы жалели, – отозвался Иван Войтик.

– Послали – пошел бы.

– Чего тебя посылать? Целую неделю стонешь да царапины ковыряешь. А Лешка молодец. За одного нашего – двоих фрицев уложил.

– Может, и не наповал, – сказал я. – Но врезал крепко. Так и остались лежать.

– Значит, подохнут, – подвел итог Шпень. – Двигайся ближе, Леха, к костру.

Какое-то время лежали молча, прислушиваясь к шуму ветра. Костер почти не горел. Слишком сыро и сверху, и снизу. Жались теснее друг к другу, но всех трясло от холода.

– Это еще ничего, – рассказывал Иван Войтик. – Я в лесу однажды застрял. Кабана завалил, а оставлять жалко. Мороз под тридцать, декабрь, ночи длинные. Костер развел и валежник подбрасываю. Мяса поджарил, снегу вскипятил. А два пальца на ноге отморозил. Валенки сырые были, в ручей провалился.

– Шел бы ты со своим мясом! – матюгнулись в ответ. – У тебя там костер, мясо. А тут вода да снег.

– Лейтенант, мы здесь околеем к утру, – подал голос старшина Шуваев. – Надо строить настоящий шалаш или идти дальше.

– Машина была одна? – уточнил Князьков.

Он никак не назвал меня. Просто бросил в темноту вопрос.

– Одна, – ответил я. – На улице мы больше не видели ни одной поблизости.

– Тогда одна и была, – снова подал голос старшина. – Если больше, то ставили бы вместе. Охранять легче. И за Лехой не погнались. Они бы ему гонки устроили, будь их побольше.

– За таким героем себе дороже гоняться, – усмехнулся лейтенант Князьков. – Навалял из пулемета немцев. Те, кто выжил, трясутся небось.

– Или удрали, – дельно заметил Прокофий. – Чего им рисковать зазря? Они ведь не знают, сколько нас. Может, целый батальон прорывается. А если раненые у фрицев имелись, наверняка в лазарет повезли.

Снова замолчали. Я ощупал противогазную сумку со своим нехитрым барахлом. Там же лежала завернутая в полотенце «лимонка». Одну я брал в деревню, но в горячке не догадался ею воспользоваться. Запал лежал отдельно. Я аккуратно ввинтил его. Шпень недовольно буркнул, чтобы я не валял дурака. Или хочу всех за компанию взорвать? Но я знал, что делаю.

– Роман Васильевич, – обратился я к лейтенанту. Без звания, неофициально. – У меня есть две «лимонки». К нагану почти двадцать патронов. Винтовка. До сельца три километра, даже меньше. Сорок минут хода. Я вернусь через два часа.

– И чего тебе там понадобилось, – помолчав, ответил Князьков. – Герой-разведчик, так, что ли?

– Подковыривать не надо. Я в герои себя не записываю. Хочу посмотреть, что в деревне творится. Если немцы там, закачу гранату под грузовик.

– Или часовой тебя на штык посадит.

– Это мы еще посмотрим. Да и нет там уже немцев. Прокофий верно рассуждает. Смылись. А возвращаться по такой грязище им ни к чему. Ну, нарвались на них отступающие красноармейцы и дальше ушли.

– Лешка, пожалуй, дело говорит, – снова подал голос старшина Шуваев. – Заснуть – не заснем… И жрать хочется. Только идти надо всем.