«Дядюшка Сеген видел, что с козочкой что-то неладно, но не мог взять в толк, какая случилась с ней беда».

Когда в один из дней мой муж встретился со мной в «Пивной Андре», чтобы пообедать с изыском: панели из мореного дуба, изящная плитка на полу, белые скатерти, тяжелое столовое серебро, королевские креветки на гриле с анисом под бокал пагю-люмини 2011 года из дома Луи Шеза – в нем есть густота, сказал Оливье, копыто и ляжка, добавила я, и он улыбнулся с мимолетной ностальгией, – я села так, чтобы мужчина меня видел, чтобы он продолжал меня желать.

В этот день, отложив нож и вилку, муж сказал, что находит меня очень красивой сегодня, и поблагодарил меня за это.

Мой внезапный стыд.

Я выронила вилку, как раскаленное железо, и она упала на плиточный пол с чистым звоном, я оттолкнула тарелку и сказала: Оливье, уведи меня отсюда, мне что-то неважно, что-то совсем нехорошо, и тогда он поспешно расплатился по счету; подожди меня, я сбегаю за машиной, я сейчас, я быстро, его голос выдавал страх, растерянность и ужасающую красоту мужского горя; я осталась на несколько минут одна, а тот смотрел на меня, встревоженный, его светлые глаза вопрошали, но я опустила голову, опустила веки, я задыхалась, кожа моя горела, и это был стыд, что я предаю Оливье, стыд, что опускаюсь до этой дурацкой игры, глазки, соблазн, головокружение, восхищение, не все было идеально в нашей жизни, но этого она не заслуживала, нет, не заслуживала моей низости, было еще столько любви, столько возможностей, столько восторгов, и вдруг дверь пивной снова открылась, резко распахнулась, свежий воздух хлестнул мою бледность, ущипнул мои щеки, Оливье обнял меня, вывел на улицу, усадил в машину и быстро поехал к нам, в белый дом на берегу залива, в дом без собаки, без желтой, без голубой, со старой яблоней во дворе, низко опустившей гладкие ветви, с книгами по искусству на стеклянном столике в гостиной и с тремя детьми, тремя счастливыми детьми, он ехал быстро, спрашивая, что со мной, моя бледность пугала его, и испуг этот был детским и трогательным, и я положила руку ему на колено, чтобы успокоить нас обоих, и его вздох был теплым и хриплым, вздох успокоенного мужчины, и тогда я почувствовала себя измазанной дегтем и вывалянной в грязи, я больше не узнавала себя, каким ничтожеством я стала, способным на такую низость, лягушкой, бросающей свою икру, самкой богомола, грязью, потоком грязи, ничтожеством, и это еще мягко сказано, и меня вырвало в прекрасной новенькой машине.

Предчувствие.

Манон только что закончила чтение короткого романа, героиня которого, Натали Вуд[12], тонет, упав с яхты, на глазах у своего мужа и любовника.

Почему у нее было столько приключений, мама. Почему она дважды выходила замуж за Роберта Вагнера. Почему те, кто любит вас, могут дать вам утонуть. И смотреть, как вы тонете. Может быть, даже столкнуть вас в воду. Значит ли это, что одной любви недостаточно, чтобы заполнить всю жизнь. Что когда вас только двое, становится грустно. Или злобно. У тебя было много парней до папы. Почему ты выбрала именно его. Хотелось ли тебе уже его покинуть. Почему покидают кого-то. Почему горе может взять верх.

Моя малышка шестнадцати лет от роду. Уже задававшая взрослые вопросы.

Неразрешимые вопросы, корень романов, а их неразрешимость – корень горестей.

Я просто взяла ее руки в свои. Поцеловала их. И сказала ей, что каждый вопрос несет в себе ответ. Что есть столько же правд, сколько людей на земле. Что я никогда не перестану ее любить, что бы ни случилось.