Дальше окно: тупик. Уйти некуда. Марк не подходит. Глядит то на осколки, то на меня и скрипит зубами.

Секунда, две, три, а, кажется, проходит вечность. Я открываю окно и смотрю на высоковатый цоколь первого этажа. Можно прыгнуть. Хорошо бы еще удачно приземлиться.

– Крылова, не выдумывай, я тебе не позволю. Ты все равно не сбежишь, только покалечишься.

– Твоя дежурная медсестра меня полечит, – дерзко смотрю в его холодные глаза.

Сквозняк теребит мои волосы. Они лезут наперед и прикрывают часть лица.  

Марк стоит на входе, опираясь плечом в косяк. Он уверен, что я никуда не денусь. Да и стоит лишь опрокинуть стол, он сможет легко меня поймать.

– Она тоже не всесильна. Тем более, после того, как подлатала нас, ей еще долго восстанавливаться.

– Мне неинтересны эти подробности, – сажусь на подоконник, руки складываю на груди. – Скажи, авария тоже подстроена?

Вольный скользит взглядом по моему телу. Замечаю хищный блеск в его глазах. Затем он опускает глаза ниже, и я вижу замешательство.

– Вика, давай вытянем стекло? У тебя кровь идет, – он протягивает руку, а мне хочется вжаться в окно так, чтобы выпасть наружу и сломать себе шею. Чтобы он больше не прикасался ко мне. Никогда. Больнее всего то, что он мучил меня лаской и где-то внутри маленькие бабочки все еще бьются в стекло от его беспокойного вида. Может он не так плох, как мне кажется? О чем я думаю? Оправдываю палача?

– Нет, я лучше покалечусь, чем позволю тебе меня лапать. Ты не ответил на вопрос.

– Тебе бессмысленно что-то говорить. Я думал ты умнее, но, оказываться, дура, как и все объекты.

Объекты? Словно люди – игрушки, которыми можно играть. Можно ломать и крошить – все равно мы ничего не будем помнить.

– И что, защититься от вашего влияния невозможно? – вдруг спрашиваю я.

– Возможно, – Марк ехидно скалится. – Но я тебе эту тайну не открою.

Он, не сводя с меня глаз, лезет под мойку и вытягивает метлу.

Меня словно подменяют: я хватаюсь за подоконник и молниеносно прыгаю на него, позволяя осколкам врезаться в стопы еще глубже.

Красные капли размазываются по белому пластику: вот, где настоящий шедевр, а мои танцы – полная ерунда. Я хочу прыгнуть и делаю это, но зависаю в воздухе.

– Ты доигралась, – мужчина снимает меня с окна. Несет в комнату и там бросает на кровать.

Только сейчас боль от порезов начала накатывать шоком, сводя челюсть. Немеют пальцы. Подошву простреливает, и я чувствую, как стекает по пятке кровь на пол. Но я буду терпеть до последнего и не издам ни звука. Не позволю ему себя жалеть.

Вольный подготавливает бинты и перекись. Приседает возле меня и осторожно вытягивает осколки. Он тихо шепчет, золотистая нить сползает с его рук и обматывает ногу.

А мне хочется вцепиться ему в глотку и кричать-кричать-кричать…

– Пусти… – шиплю, как гюрза. Привстаю и одергиваюсь. – Не нужно меня лечить. Только зря потратишь силенки. Я потом все равно сбегу.

Марк ничего не отвечает, крепче зажимает стопу и тянет на себя, продолжая шептать.

– Я… сказала – отпусти! – вырываю ногу и перекатываюсь на другую сторону кровати. Сажусь и качаюсь из стороны в сторону. Бросаю взгляд на кровавый след под собой и понимаю, что наделала. Вою.

– Вика, остынь.

Вольный подходит ближе.

– Прочь! – не мой голос, чужой.

Марк какое-то время колеблется, затем все же приближается. Толкает меня. Я заваливаюсь, как мешок с мусором, на кровать. Вольный нависает надо мной, скользя горячим дыханием по губам. Жду прикосновения и вцепляюсь зубами в его плоть, хорошенько дергая.

– Вот ты… – брякает он, но не отступает. Наклоняется и целует влажными губами плечо. Капля его крови бежит по коже и стекает по спине.