Аким оттягивает меня, прикоснувшись небрежно к талии, и пробирается между пассажирами первый. На выходе подает услужливо костлявую руку.

– Тебя что дома не кормят? – бросаю я недовольно, но принимаю помощь. Пытаюсь зацепиться хоть за что-то, что может отвлечь и заглушить мысли о Марке.

– Я сам живу, – отнекивается Кощей и тут же прячет сухую ладонь в карман легкой курточки оливкового цвета. – Пройдемся по берегу? Я знаю классное место, где удобно смотреть на воду. Тебе понравится.

Киваю и поворачиваю лицо к солнцу: перевалило за полдень. От слез щиплет щеки, и кожа кажется нагретой изнутри. На губах, как нарочно, разгорается неостывший поцелуй мужа. Кто мне Марк на самом деле? Трогаю пальцами лицо, чувствуя, как намертво прилипли ко мне его прикосновения. Не верится, что утром таяла в его объятьях, а сейчас ненавижу и хочу вырвать из себя, как чертополох. Закусываю пальцы, стискиваю ими губы.

Найдите мне лекарство от любви…

– Расскажи, Аким, чем ты занимаешься? – говорю я быстро, балансируя на высоких пискливых нотах вперемешку с хрипом. Жму кулаки до боли в косточках, чтобы отрезвить себя.

– Работаю на фирме оператором, – отвечает тощий, уводя взгляд на крыши одинаковых серо-бурых высоток. – Скучная фигня. Картон, бумага, фломастеры и всякая канцелярская мелочь. А еще синий экран. Ну-дя-ти-на.

И почему мне кажется, что он врет? Не подаю вида.

Серый высушенный асфальт приятно прогревает подошвы кроссовок. Мы идем по тротуару, что забирает влево и изгибается полумесяцем. Над дорожкой склоняются длинные косы ив.

Впереди вижу дерево, к которому прижималась прошлым летом, когда думала, что Марк умер. Жалела его. Боялась, что не увижу. До судорог. А он…

Прогоняю наваждение. Ветер встряхивает шевелюрой исполинского растения, и мелкие тонкие листья, раскрашенные лимонным желтым, пикируют вниз.

– Пойдем быстрей, – говорю я. Хуже воспоминаний может быть только воспоминание на каждом шагу. Все напоминает о Марке. Будто Вселенная надо мной издевается.

Аким странно лыбится, а затем подает острый локоть. Соглашаюсь на такое внимание, хотя тощий мне категорически не импонирует.

– Лучше ты о себе расскажи. Мы ведь виделись с тобой прошлым летом. Ты поменялась очень. Будто горишь изнутри – красавица. Как последний год прошел?

Сглатываю. Что-нибудь полегче нельзя спросить?

– С детьми занимаюсь в клубе. Гимнастика, танцы, балет, немного йоги.

Комплимент пропускаю мимо ушей. Больно надо. Кто поверит, что я красивая  с красными глазами и опухшими веками? Фальшь в каждом его слове.

– А я в детстве пробовал на бальные ходить, но не сложилось, – пожимает плечом Аким. – Ноги кривые, и руки не с того места растут.

Самокритика прелестная, только вот больше смахивает на подлизывание.

Я рассматриваю его профиль. Кого-то он мне напоминает, но никак не могу вспомнить. Или форма лица, или размах плеч… А может это выправка, как у солдата?

Нос у него, как у буратино: острый, дерзкий и чуть приподнятый на кончике. Подростковые прыщи сошли. Даже некий шарм появился во внешности. Но одет все так же безвкусно. Из-под широкой куртки, явно не его размера, выглядывает теплая рубашка в клетку. Джинсы цвета охры затертые и изношенные, с оттянутыми коленями. Зачем ко всему этому наряду черные туфли с острым носком напялил, непонятно?

Спускаясь по тропинке, мы направляемся к реке. Ветер дует в лицо, и в нем чувствуется еле заметный запах рыбы. По берегу растягивается кованое ограждение. Слева площадь, где сейчас шумят группы молодежи. Велики, ролики, скейты, чего только нет. А справа, в низину, уходит лесопосадка. Там забор и обрывается.