– А куда бы вы хотели поехать? – спросил я.

– Ладно-ладно, – перебил Джордж. – Все по порядку. Сначала добудем пузырь, а потом решим. Не знаете, где тут можно разжиться?

Аделаида и Лоис в один голос сказали: «Да», и тогда Лоис предложила мне:

– Если хотите, можете зайти со мной и подождать, пока я переоденусь.

Я глянул в зеркало заднего вида и подумал, что у них с Аделаидой, наверное, какая-то договоренность на этот счет.

На крыльце дома Лоис стояла старая тахта, а на перилах висели какие-то половики. Лоис повела меня через дворик. Ее длинные золотистые волосы были связаны узлом на затылке, кожа у нее была вся в мелких конопушках, но очень светлая, даже глаза у нее были светлые. Холодная, хрупкая и бледная. В ее губах таилась насмешка и огромная опасность. Я подумал, что она моя ровесница или чуть старше:

Она открыла входную дверь и сказала ясным, приподнятым голосом.

– Позвольте вам представить мою семью.

В маленькой передней был линолеумный пол и цветастые бязевые занавески на окнах. Там стоял лоснящийся кожаный честерфильд, на нем лежали две вышитые подушки – одна с изображением Ниагарского водопада, а другая с надписью «Мамочке». Там же была черная плитка, загороженная на лето ширмой, и большая ваза с бумажным яблоневым цветом. Высокая хрупкая женщина вышла нам навстречу, вытирая руки кухонным полотенцем, которое она потом бросила на стул. У нее был полон рот голубовато-белых фарфоровых зубов, на шее подрагивали длинные жилы. Я поздоровался с ней, смущенный словами Лоис – такими неожиданно и намеренно светскими. Я терялся в догадках, может, Лоис как-то неправильно поняла цель нашего с ней свидания, организованного Джорджем с совершенно определенными намерениями? Вряд ли. Ее лицо не было ликом невинности, насколько я мог судить. Оно было сведущим, невозмутимым и враждебным.

Ясное дело – она насмехалась надо мной, отведя мне в этой пародии на свидание роль воздыхателя, который склабится и мнется в передней в ожидании, пока его не представят славному девушкиному семейству Но это уж перебор. С какой стати ей срамить меня, если сама она согласилась поехать, даже не взглянув мне в лицо? С чего это мне такое внимание?

Мы с матерью Лоис присели на кожаный диван, и она приступила к беседе соответственно сценарию «свидания». Я уловил запах этого дома – запах тесных комнатенок, постельного белья, стирки, готовки, каких-то лечебных притираний. И грязи, хотя дом и не выглядел грязным. Мать Лоис сказала:

– Та чудесная машина перед домом, она ваша?

– Моего отца.

– Как мило! Какая чудесная машина у вашего отца. Я всегда говорила: прекрасно, когда можешь позволить себе красивые вещи. Напрочь не понимаю тех, кто вечно лопается от зависти. Уверена, ваша мама попросту идет и покупает то, что ей хочется, – новое пальто, покрывало, кастрюльки и сковородки. По-моему, это прекрасно. А чем занимается ваш отец? Он, наверное, адвокат или врач?

– Он консультант по налогам.

– О… Он работает в офисе, да?

– Да.

– Мой брат, дядя Лоис, он работает в офисе одной компании в Лондоне[3]. У него там очень высокая должность, как я понимаю.

Она принялась рассказывать мне о том, как в результате несчастного случая на фабрике погиб отец Лоис. Я приметил старуху, наверное бабушку, появившуюся в дверном проеме. В противоположность Лоис и ее матери, она не отличалась худобой, а была мягкой и бесформенной, как опавший пудинг, по лицу и рукам расползлись бледно-коричневые пятна, капельки пота собрались на щетине вокруг рта. Похоже, что именно она была одним из источников запаха в доме. Это был запах незаметного разложения, как будто где-то под верандой спрятался и умер некий зверек. Запах, неопрятность, доверительный голос – нечто из неведомой мне жизни, из жизни этих людей. Я подумал: и моя мама, и мама Джорджа чисты и невинны. И даже Джордж… Джордж и тот сама невинность в отличие от этих людей, рожденных пронырливыми, унылыми и всеведущими.