– Что это? – растерянно спросил Густав.

Жозеф ответило мрачно и зло:

– Это ничего такого, вот что это такое. Это Ала Шамзи, Голый Бог. Его храм… а, черт, какой храм – скотовище! Мерзкий культ, ну, понимаешь, типичный для Безвременья… Вот ведь три недели тут этого дерьма не было! – Он сплюнул.

– Войдем? – кивнул на храм Густав.

– Да, надо проверить, что в этом гнезде, – сузив глаза, процедил Жозеф. – Пошли. – Он взял автомат наперевес.

Двери не были заперты. Жозеф взял их на прицел, стоя чуть сбоку. Густав, пригнувшись, пнул в стык – двери с треском ударились внутри о стены.

Треугольное помещение было пустынно, как ночная крыша. Вершину треугольника занимал грубый каменный алтарь, покрытый потеками. На нем, в самом центре, лежал длинный серповидный нож из зеленого камня. Весь пол – в таких же бурых потеках, кое-где уже слившихся в сплошной слой, словно кто-то долго, густо и упорно махал в помещении малярной кистью.

– Это и правда мерзкий культ. – Жозеф перекрестился, глядя по сторонам. – И довольно старый. Дик говорил, что Ала Шамзи принесли в жертву множество людей даже в Европе, там, где жили толеры[36]. Вскоре после начала Безвременья.

– Жутко здесь, – тихо ответил Густав.

– Слушай, что это?

Голос валлона был напряженным и вибрирующим, как туго натянутая струна. Жозеф походил на гончую собаку, чего-то испугавшуюся. Густав прислушался.

Странный сухой шорох, казалось, исходил отовсюду. Как будто стоишь в центре жухлого леса… только не ветер дует, а листья сами по себе шуршат, таинственно и зло…

– Это там. – Жозеф облизнул губы.

– Где? – нервно спросил Густав.

– Там, – еще тише сказал Жозеф и указал глазами, – наверху…

– А что это?

– Не знаю… Я никогда не был внутри этих помоек.

Шорох усиливался. Может быть, это лишь казалось в сплошной густой тишине. Но нет, он становился похожим на гром листовой жести. Густав понял, что если сейчас не найдет в себе силы посмотреть вверх, то бросится бежать прочь из этого здания, из этой сухой, шуршащей тишины, похожей на ночной кошмар.

– Х-х-ха-а… – услышал он полузадушенный выдох Жозефа. Валлон смотрел вверх, и страх в его глазах медленно уступал место гневу.

И поляк вскинул голову…

…Сперва ему показалось, что под крышей – рядами к ее острой части, к верху пирамиды – висят какие-то серо-бурые комбинезоны вперемежку с… тыквами, что ли? И лишь через секунду он понял, что это. И откуда эти потеки на полу…

Жозеф начал ругаться. Он говорил по-своему, но было ясно, что это именно ругательства. Густав смотрел и не мог понять, как такое может быть и почему это существует. Почему-то вспомнились улицы Радома и звонок трамвая, проносящегося сквозь только-только начавшие возрождаться яблоневые сады на окраинах. Польша…

А потом он увидел голые, изглоданные жадным огнем ветви яблонь. Раскачивались страшные комбинезоны, и сухой, бездушный шорох слышался со всех сторон, нарастал и заполнял весь мир, как сыпучий мелкий песок, в котором можно утонуть, задохнуться…

Снятая кожа. Отрубленные головы. Дар Голому Богу. И… там же… чьи?.. Это – дети?!.

– Голова Радко! – вдруг вскрикнул смотревший в другой угол Жозеф. И подпрыгнул. Ругнулся, приземляясь на спружинившие ноги, присел, похожий на волка, пытающегося достать добычу. – Подними меня на плечи, слышишь?!

Жозеф был постарше, но и ростом ниже и более хрупкий, чем Густав. Поляк довольно легко поднял его на плечи, придерживая за щиколотки.

– Достал, – сипло сказал он. Густав почувствовал, как Жозеф дернулся. – Наших больше нет…

Валлон спрыгнул на пол и выпрямился. Густав сразу отвернулся. Смотреть он не мог. Но Жозеф не стал над ним смеяться. Через несколько секунд он угрюмо сказал: