Анна задумалась.

– У нас есть – точнее, была – одна дама, которая помогала нам по хозяйству. Она еще носила довольно яркие украшения. Это она обычно складывала вещи в корзину. Ну, и я тоже.

Ульф улыбнулся.

– Ну, вот тебе и объяснение. Это, должно быть, ее сережка. Спроси ее.

– Она как раз недавно уехала обратно в Манилу, – ответила Анна. – У нее там мать и целый выводок детишек, как мне кажется. Не представляю, как с ней связаться.

Ульф не знал, что на это сказать. Но говорить, как оказалась, ничего и не было нужно, потому что у Анны уже имелся план.

– Те мужчина и женщина, которых сняла камера наблюдения, приехали к банкомату на машине, – продолжила она. – Номер машины в кадр не попал; мы его не знаем. Так что в сухом остатке – только сережка и сомнительное изображение с камеры наблюдения. Не слишком-то много, но достаточно, чтобы у меня появились серьезные сомнения, – она замялась. – Я просто не могу заставить себя это сделать, я… – тут у нее перехватило дыхание, – не могу заставить себя не доверять Джо.

Ульф подумал, что за всем этим стоит именно недоверие. Или Анна хотела, чтобы он доказывал невиновность Джо? «Скажи мне то, что мне хочется услышать» – должно быть, в этом состояла ее невысказанная просьба, решил он.

Она бросила на него умоляющий взгляд, и в первый раз Ульф заметил, что глаза у нее были в зеленую крапинку: светлые крапинки на карем фоне. И свет; в глазах у нее был свет, какого он никогда не видел ни у кого другого. А ее кожа – живое сплетение клеток – была ровной и чистой, без малейшего изъяна – может, кроме легкой тени под подбородком, которая, кажется, и вправду была тенью, а не пятном меланина. Ведь мы, подумал Ульф, состоим из химических соединений, из воды, из меланина – химическую формулу которого он, к своему удивлению, помнил наизусть: С_>18Н_>10N_>2O_>4 – и многочисленного микробиома: настоящего города, живущего внутри нас, думать о котором вообще-то не слишком хотелось. Можно влюбиться в глаза, например, но вот насчет микробиома… И сколько существует песен о сердце – но разве есть хоть одна о микрофлоре толстой кишки?

– Ульф?

– Да. Прости.

– У тебя был какой-то отсутствующий вид.

– Да? Я задумался.

Напряжение последних минут, ее боль от собственного признания, ее нервозность – все это, казалось, исчезло.

– Иногда, – проговорила она, – я вижу вот это выражение у тебя на лице и думаю – что же происходит в этой голове? Иногда так бывает, понимаешь?

Ему было радостно услышать, что она о нем думает; ему никогда не приходило в голову, что это может быть так, потому что она всегда держалась немного отстраненно. Это, наверное, из-за того, подумал он, что ей и так было о чем подумать, в особенности – о ее девочках, об их воспитании и о плавании, об их отношениях с друзьями, о постоянной необходимости возить их в то или в другое место. Родители – это таксисты, – подумал Ульф. Повара, таксисты, личные ассистенты по вопросам здоровья и банкиры: все эти роли родители принимают на себя в результате неодолимого инстинкта, требующего увековечить собственную ДНК. Как странно. Интересно, имеется ли этот инстинкт у него самого? Раньше он как-то об этом не задумывался, но теперь, совершенно неожиданно, он спросил себя: что, если бы у них с Анной был общий ребенок? Один только этот вопрос погрузил его в радостное волнение. Он почувствовал совершенно незнакомую ему до сих пор нежность. Он бы возил их ребенка на соревнования по плаванию, а потом докладывал бы обо всем ей. Но ведь был еще Джо. У нее была своя, совершенно отдельная жизнь, которая не имела к нему никакого отношения, и он не имел права сделать ничего –