…Разбитая банка не имела никаких последствий.

Аглая не выкинула меня из дома, совсем напротив. Она даже презентовала мне деревянный стаканчик для карандашей: на нем с самым суровым видом восседала революционная тройка обезьян – ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.

Я была тронута.

И довольно быстро забыла прискорбный ночной инцидент. И не вспоминала о нем два месяца, пока он сам не напомнил о себе.

Это случилось в самом начале октября, в самом начале недели и в самом начале новой жизни. Именно новой. Накануне вечером мы с Аглаей ужинали в маленьком кафе при маленьком кинотеатрике. Кинотеатрик этот носил довольно странное и совершенно нетипичное для подобных заведений название «КИНО – ЭТО ПРАВДА 24 КАДРА В СЕКУНДУ». И прозябал в самой глубине Замоскворечья, очевидно, стесняясь такого длинного и претенциозного имени.

В кинотеатрике крутили фильмы буйных пятидесятых. И нежных шестидесятых. Всем остальным фильмам более поздних, здравомыслящих времен вход был строго запрещен.

Неизвестно, каким образом Аглая пронюхала о существовании «КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ», но теперь мы посещали его каждую неделю, по воскресеньям. Ради этих воскресных культпоходов, ради какой-нибудь выцветшей Дельфин Сейриг[4] в выцветшей копии «В прошлом году в Мариенбаде» Аглая откладывала все светские тусовки и презентации, на которые ее приглашали.

В тот вечер шли «Украденные поцелуи», осененные все той же кукольной головкой Дельфин Сейриг, и Аглая была в особенно приподнятом настроении.

Да еще кафе с музыкальным автоматом и барменом, облаченным в раритетную шерстяную безрукавку и с узким галстуком на шее…

– Когда я пойму, что больше не могу написать ни строчки, – сказала Аглая, – то устроюсь сюда кассиром. Вы даже не представляете, как я об этом мечтаю!

– Не написать ни строчки? – за три месяца работы я заслужила право на небольшое изысканное хамство (по квоте – раз в две недели, не чаще).

– Может быть, может быть… Конкурентная борьба не для меня. А книжный рынок – это прежде всего конкурентная борьба. Со своими жертвами, между прочим.

– Ну, вам пока ничто не угрожает, Аглая.

– Вот именно – пока.

– Когда вы закончите ваш эпохальный роман? – Это был вопрос из категории запрещенных, но кофе, который мы пили, был так хорошо заварен!.. Следовательно, у Аглаи не должно возникнуть повода сердиться.

– Он написан. Осталось только как следует вычитать его и внести последние правки… Думаю, к Новому году управлюсь. И вот еще что, Алиса. Я бы хотела, чтобы вы занялись составлением сводного глоссария к моим книгам. У вас должно получиться. Да и мне было бы интересно заглянуть в него на досуге. И не только мне.

– А… кому еще?

– Сумасшедшим немцам. Вы согласны? Возможно, это не то, о чем вы мечтали…

– Не то?.. Почему не то? Конечно, я попробую… Это ведь касается ваших последних переговоров?

Совсем недавно Аглая вернулась с Франкфуртской книжной ярмарки, где получила предложение от одного крупного немецкого издательства о публикации собрания сочинений. Поскольку у читающих, видите ли, немцев неожиданно возник стойкий интерес к Kriminalgeschichte[5] фрау Канунниковой. До этого были еще и англичане с итальянцами, но итало-английскую эпопею Аглаи я не застала.

– Да, это касается моих последних переговоров. Завтра в четыре из Мюнхена прилетает переводчик. Некто герр Райнер-Вернер Рабенбауэр, я уже встречалась с ним в Германии. Не самый приятный человек, мягко говоря. Но довольно сносно лопочет по-русски.

– Не самый приятный?

– Единственное достоинство этого господина заключается в том, что ему не нужно объяснять на пальцах русскую ненормативную лексику.