С шести лет Надя слышала в свой адрес, что она бестолковая, некрасивая, тупая, криворукая, что испортила матери жизнь самим фактом своего бесполезного существования.

– Послал же Бог наказание, – говорила мать брезгливо. – Вся в отца: такая же никчемная.

В детстве Надя порой внимательно рассматривала себя в зеркало, пытаясь найти хоть какие-то хорошие черты, хоть немного делающие ее похожей на маму. И ужасалась, когда не находила. Ей до слез было жалко маму, которая мучается с такой уродиной и неумехой.

– Опять около зеркала вертишься весь день! – ругалась на нее мать, когда замечала эти тоскливые бдения. – Тоже мне модель нашлась!

В школе Наде даже диковатым казалось, как вели себя мамы ее подружек. Обнимать и целовать? Спрашивать, как дела в школе? Устроить день рождения в аква-центре? Говорить, что любит? Непорядок. Позже она поняла, что это, скорее, в их семье отношения отличаются от обычных, причем не в лучшую сторону.

В неустроенности маминой личной жизни виновата тоже была Надя. Вернувшись с очередного неудавшегося свидания, мать с не меньшим удовольствием, которое некоторые получают от просмотра мыльных опер, распекала дочь:

– Почему я назвала тебя Надеждой? Сглазила, наверное, ведь от тебя никакой надеждой и не пахнет. Ты – самый безнадежный человек в моей, да и в своей жизни!

Мыльную оперу Надина мать могла устроить и сама, без всяких сценаристов.

Тем не менее, когда Наде исполнилось шестнадцать, мать повторно вышла замуж. Павел Иванович оказался мужчиной работящим, хозяйственным, имел свой небольшой бизнес. Надя всей душой одобряла выбор матери, надеясь, что теперь-то поток оскорблений иссякнет.

Как бы ни так.

Несмотря на всю лояльность дочери к отчиму, матери казалось, что Надя только и думает, как бы испортить ей личную жизнь, которая только начала налаживаться. Мать искала любой повод, даже самый незначительный, чтобы выбранить дочь. Парадоксальным образом подстегивало ее злобу еще и то, что Павел Иванович относился к Наде, как к родной. Возможно, потому что у самого детей не было, либо просто прекрасно понимал, что происходит в его новой семье, и пытался поддержать девочку заботой, которой ей так не хватало.

В конце концов, Надя не выдержала постоянных нападок матери и ушла жить к первому попавшемуся парню. Тот был на несколько лет старше и жил в собственной квартире, доставшейся в наследство от бабушки. Славик не походил на мужчину мечты – пил, гулял, мог ударить. Надя терпела, потому что альтернатива – вернуться под неуютное материнское крыло – пугала ее куда больше.

Привыкшая с детства к оскорблениям, Надя особых перемен и не почувствовала.

Вчера, вернувшись домой после очередного загула, Славик решил «поучить ее уму-разуму», как он это называл. Результатом, как обычно, стал лиловатый синяк на лице.

Наде очень не хотелось красоваться с фингалом перед болтливыми бабками-сплетницами, облюбовавшими скамейку у подъезда. Но в холодильнике было хоть шаром покати, а ненаглядный (глаза б его никогда не видели!) требовал завтрака и опохмела. Волей-неволей пришлось выйти на улицу.

Погода стояла чудесная: мягко грело ласковое солнце, буйной лимонно-желтой пеной цвели акации. Но на душе у Нади было погано.

В магазине девушка столкнулась с Павлом Ивановичем. Тот был искренне рад ее видеть.

– Наденька, здравствуй! – расплылся он в улыбке. – Давно к нам в гости не заходила. Как жизнь молодая?

– Здравствуйте, Павел Иванович, – Надя постаралась встать так, чтобы не светить синяком. – У меня все хорошо. А вы как? Как мама?