В ответ Рокки что-то пискнул, вытаращился на меня и принялся поносить Нью-Йорк почище Джимми Манди, того самого парня, который ратует за реформы в обществе. Недавно он прибыл в Нью-Йорк, предвыборное турне у него, ну и я пару дней назад прошвырнулся на Мэдисон-сквер-гарден, послушал его с полчасика. Ох и досталось от него Нью-Йорку, уж он в выражениях не стеснялся, видно, город ему здорово не понравился. Но, ей-богу, старина Рокки его переплюнул. Джимми по сравнению с ним, можно сказать, просто дифирамбы Нью-Йорку пел.

– Ничего себе повезло! – вопит Рокки. – Переехать в Нью-Йорк! Покинуть загородный дом, променять его на душную, зловонную, раскаленную дыру, именуемую квартирой, жить в этом Богом проклятом городе, в этом гнойнике, в геенне огненной! Смешаться со всей этой публикой, для которой жизнь – это нечто вроде Виттовой пляски. Из вечера в вечер якшаться с теми, для кого самое большое удовольствие – драть глотку и пить за семерых. Нет, Берти, я Нью-Йорк терпеть не могу. Я бы сюда ни ногой, да вот с издателями приходится встречаться. На этом городе порча, у него белая горячка. Нет, это невозможно! Находиться здесь больше чем один день?! Да я при одной мысли об этом просто заболеваю. А ты говоришь, повезло!

Наверное, я испытывал то же, что приятели старикана Лота, которые зашли к нему потрепаться, а радушный хозяин вдруг пустился обличать пороки Содома и Гоморры. Я и не подозревал в Рокки такого красноречия.

– Жизнь в Нью-Йорке меня убьет, – говорит он. – Дышать одним воздухом с шестью миллионами двуногих! Ходить весь день в пиджаке и твердых воротничках! Все время… – Он запнулся и выпучил глаза. – Боже правый! Ведь каждый вечер придется переодеваться к обеду. Какой ужас!

Я был шокирован.

– Ну знаешь, мой милый! – произнес я с укоризной.

– Берти, неужели ты каждый вечер переодеваешься к обеду?

– Дживс, – тон у меня был ледяной, – сколько у нас вечерних костюмов?

– У нас три фрака, сэр, два смокинга.

– Три.

– На самом деле только два, сэр. Третий, если вы помните, мы больше не носим. А также семь белых жилетов.

– А рубашек?

– Четыре дюжины, сэр.

– А белых галстуков?

– Два верхних мелких ящика в комоде заняты белыми галстуками, сэр.

– Вот видишь! – говорю я Рокки.

– А я не буду! Ни за что и никогда! – Рокки затрясся, как электрический вентилятор. – Не буду! Лучше сразу повеситься! Не могу я так одеваться. Неужели тебе непонятно? Да я весь день до пяти из пижамы не вылезаю, а потом просто напяливаю старый свитер.

Дживса при этих словах всего передернуло, беднягу. Подобные откровения оскорбляют его в лучших чувствах.

– Ну и что ты намерен делать? – сказал я.

– Что делать? В том-то и штука – не знаю.

– Можно написать тете и все ей объяснить.

– Можно-то можно… Только она в два счета помчится к своему поверенному и лишит меня наследства.

Да, пожалуй, он прав.

– Что вы посоветуете, Дживс? – спросил я.

Дживс почтительно кашлянул.

– По-видимому, суть дела состоит в следующем: мистеру Тодду в качестве необходимого условия для получения им денег вменяется в обязанность писать мисс Рокметеллер длинные и подробные письма и сообщать обо всех своих действиях, причем если мистер Тодд решительно отказывается, как он уже упомянул, покидать Лонг-Айленд, то единственный способ выполнить требования мисс Рокметеллер заключается в том, чтобы мистер Тодд привлек некое вспомогательное лицо, дабы с его помощью получать в форме обстоятельных отчетов подлинные впечатления, описание которых желает иметь мисс Рокметеллер, а затем на основании упомянутых отчетов сочинять соответствующие письма, оживляя их игрой воображения.