– Тогда, я полагаю, нам лучше сконцентрировать наши ресурсы в другом направлении, – сказал Олссон и в качестве награды получил множество довольных кивков.

«Например, провести маленький обыск дома у ее папаши», – подумал Бекстрём, но этого не сказал, поскольку собирался обсудить это лично с Олссоном.

– Поэтому я хотел бы от всей души поблагодарить тех коллег, которые занимались этим делом, – продолжал Олссон. – Вы проделали просто фантастическую работу.

«А результат нулевой, – мысленно заключил Бекстрём. – Хотя сам я нашел камеру, которую другие слепцы пропустили».

Поквартирный обход тоже подошел к завершающей фазе. Тем, кого не удалось застать дома, повестки опустили в почтовые ящики, а наиболее перспективных для следствия соседей (хотя как таких отличишь) предстояло в случае необходимости отыскать в их летних домишках.

– И это тоже хорошо с той точки зрения, что мы высвобождаем еще нескольких коллег, которые больше пригодятся на другом направлении, – констатировал довольный комиссар Олссон.

«Например, для маленького обыска дома у ее папочки», – повторил про себя Бекстрём, по-прежнему не собираясь ничего говорить.

Потом пришло время обратиться к базовому капиталу расследования, состоявшему из находок на месте преступления и данных, полученных со станции судебной медицины в Лунде.

– Мы предпринимаем все возможное, – сказал Энокссон. – Но вы должны набраться терпения еще на пару дней. Мы ожидаем ответы на массу проб, но затем мы с коллегами, будьте уверены, вернем вам все с лихвой. Пока же вы можете довольствоваться тем, что напечатано в вечерних газетах, хотя я сам, конечно, поостерегся бы, – добавил он неожиданно.

«Ай-ай-ай, – подумал Бекстрём, – ничего себе. Энокссон немного не в духе».

Олссон, казалось, не заметил комментария эксперта и вопреки всему явно не собирался менять тему.

– Если я все правильно понял, – сказал он, – ее, значит, задушили, а ранее изнасиловали по крайней мере дважды, и она умерла примерно около пяти.

– Да, – подтвердил Энокссон. – Она умерла между половиной пятого и пятью.

«Хороший парень, стой на своем, – мысленно поддержал его Бекстрём. – Такому дай мизинец, так он оттяпает всю руку».

– А признаки ритуального характера преступления… раны, напоминающие следы пыток… точнее говоря, то, что он связал ее, вставил ей в рот кляп и нанес множество ударов ножом. Как далеко вы продвинулись здесь?

– Относительно ударов это сильно сказано, – возразил Энокссон. – Скорее он колол ее.

– Если я правильно понял, – повторился Олссон, – то речь идет о тринадцати ударах. Или уколах, если тебе так больше нравится.

– Да. Тринадцати, и, по-моему, мы вряд ли что-то упустили. Она потеряла немного крови, когда он колол ее, пусть раны и не особенно глубокие, а значит, тогда еще была жива и сопротивлялась, и в этом ведь, наверное, сама суть, – констатировал Энокссон неожиданно с несколько усталым видом.

– Тринадцать ударов, – произнес Олссон таким тоном, словно внезапно увидел свет в конце туннеля. – Это же, наверное, не случайно?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил Энокссон, хотя, судя по выражению его лица, он давно догадался, куда клонит руководитель расследования.

– Почему именно столько, – настаивал Олссон. – Тринадцать – символическое число. Если ты спросишь меня, то скажу: их не случайно именно столько. Я уверен, преступник хотел оставить нам какое-то послание.

– А я считаю, что их чисто случайно тринадцать, а не десять, или двенадцать, или двадцать, – отрезал Энокссон.

– Мы подумаем над этим, – сказал Олссон таким довольным тоном, каким обычно говорят люди, которые уже подумали обо всем и знают ответ.