Я знала, как ужасно это было и обрекла своего еще не рожденного ребенка на такую же участь. Гадать, а почему? Чем я так плох, что отца нет рядом? Что я сделал не так?

Я провела всю жизнь завидуя одноклассникам и одногруппникам, у которых были оба любящих родителя, а теперь… мой сын или моя дочь вынуждены были повторить этот же путь.

Я бы продолжила биться в истерике и дальше, не обращая никакого внимания на проходивших мимо людей, на проплывавшие мимо автомобили, но на улице действительно настала ночь, а мне было холодно и страшно. Мне не оставалось ничего, кроме как собрать вещи, все еще рассыпанные по земле, благо, район был благополучным и жили здесь исключительно зажиточные люди, освобождая их от осколков. Пришлось встретиться с парой недоверчивых взглядов соседей, которые, по всей видимости, если мне не изменяла память, жили этажом ниже и явно слышали или даже видели сыпавшиеся вещи и слышали звук битого стекла этажом выше.

Под осуждающие и неприязненные взгляды, я собрала «остатки роскоши» и принялась думать, что делать дальше. В кармане лежал телефон, но на этом все. Бумажник с картой остался наверху, а возвращаться назад было нельзя. Меня ждал там адский огонь в некогда любящих глазах. Я не хотела дотронуться до него и обгореть целиком. Просто не могла себе этого позволить.

Что ж. В сумках была не только одежда. Украшения, подаренные супругом, запакованные в красивые бархатные коробы, тоже покоились там же. И части из них суждено было уже сегодня ночью отправиться в ближайший ломбард.

Иного выхода я не нашла. Как бы ужасно это не выглядело со стороны, а деваться мне было некуда. В Москве я никого не знала, Полина и Саша не в счет, это были просто… знакомые, подругами я назвать их не могла, и разбалтывать все то, что произошло сегодня не стала бы ни за какие деньги. А ночевать где-то было нужно…

Как только я получила внушительную сумму в ломбарде и покинула его под недоверчивый взгляд сотрудника, я вбила в поисковик ближайший отель. Что угодно. Лишь бы кто-то дал мне сегодня возможность упасть на кровать и рыдать на ней до самого рассвета. Больше я ничего не желала. На большее уже не была способна.

Завтра я должна буду стать сильной и думать о том, что делать дальше, как быть. Завтра я обязательно заставлю себя придумать хоть какой-то план, но сегодня, сейчас… сил уже ни на что не осталось.

Я очень сильно заблуждалась. Заблуждалась в том, что на следующее утро что-то придумаю, что в голове тут же родится какой-то стоящий план, что все решится, обязательно решится само собой.

На деле этого, разумеется, не произошло. Я проснулась одна, в пустом, безжизненном номере, куда приехала вчера за полночь, вся в слезах, тем самым, напугав администраторов и доставив им хлопот. Ничего не изменилось со вчерашнего дня ни к худшему, ни к лучшему. Сердце по-прежнему ныло, голова гудела, руки тряслись.

Все, что пришло в голову – это написать ему. Написать своему мужу, снова попросить у него прощения, попросить дать возможность объясниться, поговорить.

Я так и сделала после того, как заставила себя принять душ и переодеться со вчерашнего дня. Однако мое сообщение осталось непрочитанным. Как и последующие пара дюжин. Обычно Тагир сразу реагировал на мои смс ему и так желанная сейчас двойная синяя галочка почти сразу украшала экран телефона, но не сейчас.

Сейчас все было иначе. Я больше не была той любимой Аврелией, которую он готов был защищать, оберегать, любить, носить на руках. Та Аврелия оказалась наваждением, призрачным силуэтом в густом тумане, чем-то ненастоящим, и теперь Тагиру в одиночку нужно было ломать себя, руша этот образ в голове.